Я иду на запах огня, свет воды и тепло земли
Я добралась до "Ветров, ангелов и людей" Фрая, и этот рассказ меня совершенно покорил. Совершенно не хотелось, чтобы он заканчивался.
Если долго сидеть на берегу реки
Остановился скорее от удивления. Вообще-то не собирался. Никогда не подвозил голосующих, хотя в юности сам немало покатался автостопом и теоретически был на их стороне. А на практике просто ленился – не останавливаться, конечно, а разговаривать. По собственному опыту знал, что болтовня попутчиков считается своего рода платой добросердечному водителю, следовательно, совершенно неизбежна. Ну их.
А тут остановился. Потому что человек, голосующий на обочине, по всем признакам голосовать на обочине никак не мог. Меньше всего на свете он походил на путешественника-автостопщика. И на крестьянина, которому срочно надо добраться до соседнего городка, тоже, прямо скажем, не очень. Долгополое пальто, щегольские ботинки, элегантный дорожный саквояж и венчающая это великолепие шляпа делали его похожим на манекен из дорогого магазина, выставленный на дорогу какими-то шутниками. Сходства с манекеном добавляли почти неестественно правильные черты очень бледного лица.
читать дальшеТолько затормозив в нескольких шагах от голосующего, сообразил, в чем тут, может быть, дело. Спросил, опустив стекло:
– Что-то с вашей машиной?
– Сцепление, – подтвердил незнакомец и улыбнулся столь ослепительно, словно добивался этой поломки всю свою сознательную жизнь, и вот наконец получилось, можно начинать хвалиться достижениями всякому встречному.
К улыбке прилагались веселые глаза цвета мокрого песка и ямочка на левой щеке, окончательно и бесповоротно устранившая всякое сходство с наскоро оживленным манекеном. Что, безусловно, только к лучшему. Если уж, проезжая мимо диковинной фантасмагории, имел глупость нажать на тормоз вместо газа, приятно обнаружить перед собой вполне обычного человека, отличающегося от прочих людей разве что чудесной способностью сохранять хорошее настроение перед лицом житейских невзгод.
Будущее машины уже устроено, – сказал незнакомец. – Бедняжка обрела приют в ближайшем деревенском автосервисе; кажется, ей очень понравился один из тамошних мастеров. Тот, что помоложе. Чувства ее, подозреваю, взаимны; по крайней мере прекрасный юноша заявил, что готов расстаться с новой подружкой не раньше, чем через три дня. Но скорее все-таки через четыре. А через неделю – идеальный вариант, с гарантией. Что целиком и полностью устраивает всех, кроме меня. Потому что эту неделю я как раз планировал провести в Ниде. Властелин моего будущего жилья велел явиться за ключами не позже шести. Что хочешь, то и делай. Видимо, это и называется «настоящее приключение». Еще сегодня утром я о чем-то таком смутно мечтал, а теперь, признаться, в некоторой растерянности, как всякий счастливчик, чьи потаенные желания внезапно сбылись… А вы случайно не едете в сторону Клайпеды? Это могло бы спасти как минимум одну заблудшую душу. Мою.
Подумал: «Надо же, всего один взрослый человек, а тараторит, как дюжина старшеклассниц. Худшего попутчика захочешь, не выдумаешь».
Но вслух почему-то сказал:
– Будете смеяться, но мне тоже надо забрать ключи от квартиры до шести. И не где-нибудь, а именно в Ниде. Поехали.
«Господи, это я произнес? Сам? Добровольно и без принуждения? Покарай меня за это, пожалуйста. Ах, ну да, Ты – уже. Авансом».
Поспешно добавил, хватаясь за свой любимый порок, как утопающий за соломинку:
– Только учтите, я курю. В том числе, за рулем. «Camel» без фильтра. И это неотменяемо.
Чем черт не шутит, вдруг этот болтун убоится пассивного курения и с воем убежит в лес. Где ему в таких шикарных штиблетах самое место.
Но незнакомец только заулыбался еще шире.
– Я тоже курю и тоже без фильтра. Самокрутки. «Drum».
Один-один.
В машине он снял шляпу и оказался огненно-рыжим, словно костер на голове развели. Вызывающий цвет волос так же плохо сочетался с элегантным обликом незнакомца, как и голосование на дороге. Как будто все рыжие обязаны расхаживать по улицам в драных штанах и свитерах с альтернативно растянутым воротом. А еще лучше – в клоунских трико и только по арене цирка. Там им самое место, потому что лично я в цирк – ни ногой. И все довольны.
Никогда не любил рыжих, особенно мужчин. К женщинам был снисходительней. Всегда есть надежда, что они просто крашеные. Глупо, конечно, кто бы спорил. Но тут ничего не попишешь, объекты непроизвольной неприязни не выбирают. Некоторые вон вообще кошек не любят. Или пауков. Хотя, скажите на милость, что может быть прекрасней паука? Разве что кошка.
Невольно улыбнулся, представив, как озвучивает вслух свой внутренний монолог. Иногда ужасно хочется взять да и выложить все начистоту, без цензуры – просто чтобы посмотреть на лицо собеседника.
Рыжий ухмыльнулся так ехидно, словно и правда подслушал его мысли. Вслух, впрочем, ничего не сказал, а вынул из внутреннего кармана пальто кисет и принялся скручивать сигарету, да так ловко – хоть на видео записывай этот мастер-класс. Объяснил:
– Давно хотел покурить, а на улице такой ветер. Все разлетелось бы сразу к чертям, в разные стороны.
И умолк. Как оказалось, вполне надолго. Примерно на пятнадцать километров, если верить отчету поставленных вдоль трассы столбов.
Наконец заговорил:
– Думал, я один такой псих – ехать на Нерингу[3] в октябре, да еще на целую неделю. Удивительно, что нас оказалось двое.
– Если на неделю, то вы действительно один. Я гораздо хуже. Я туда как минимум на месяц. А может, вообще до декабря. Как пойдет.
Даже рассердился на себя за такую откровенность. Мог бы просто кивнуть. Ну или промычать многозначительно: «Дааа». Для вежливого ответа вполне достаточно, а больше не надо. Перебор.
Но вместо того чтобы угрюмо умолкнуть, вдруг попросил:
– А сверните-ка и мне самокрутку. Сто лет этот табак не пробовал. А когда-то очень его любил.
– А потом «Drum» как-то внезапно исчез из продажи, – кивнул незнакомец. – Я свой нынешний запас из Франкфуртского аэропорта привез, буквально неделю назад случайно увидел там в киоске и цапнул. И понял наконец, в чем тайный смысл всех этих неизбежных пересадок во Франкфурте, без которых дальше соседнего хутора хрен улетишь.
Протянул виртуозно свернутую сигарету и снова притих – почти до самой Клайпеды.
А на въезде в город сказал:
– Сейчас только половина третьего, а я знаю, где тут варят отличный кофе. И парковка рядом, и от парома это все буквально в двух шагах. Соглашайтесь!
Хмыкнул:
– Совсем дураком надо быть, чтобы с вами спорить.
– Отлично! – азартно воскликнул рыжий. – Так и знал, что вы тоже планировали выпить кофе перед паромом, а из-за меня передумали, потому что с попутчиком, который к тому же сразу объявил, что торопится, это уже совсем не то. Не желанная пауза, а суетливая заминка, так что ну его совсем. Да?
Почти смутился – надо же, как точно он сформулировал. Молча пожал плечами, и только припарковавшись, признался:
– Штука еще и в том, что я не знаю здесь ни одной путной кофейни. Собирался пробежаться по центру наугад – что-нибудь да найдется. Так что спасибо, выручили.
– Только чур кофе с меня, – строго сказал рыжий. – Если уж так вышло, что я – пассажир и бесполезный балласт. – И мечтательно добавил: – Еще с собой возьмем, там можно купить на вынос, в картонном стакане с крышкой. Самый вкусный кофе – тот, который пьешь в пути.
Надо же, рыжий, а так правильно все понимает. Чудеса.
Уже когда ехали, вернее, стояли на медленно пересекающем залив пароме, рыжий спохватился.
– Меня зовут Станислав, – сказал он. – Простите, что сразу не представился. Вечно упускаю из виду такую вот обязательную ерунду. Со стороны, наверное, выглядит невежливо.
– Ничего, я тоже постоянно забываю – то представиться, то вовремя улыбнуться, то вообще попрощаться перед уходом. И, боюсь, успел прослыть лютым хамом. А меж тем, мы с вами тезки. Чего только не бывает.
– Чего только не бывает, – эхом повторил рыжий. И приветственно поднял картонный стакан с кофе: – Ваше здоровье, тезка.
Ухмыльнулся, поднимая в ответ свою картонку:
– Лэхаим!
И тут же подумал: «Сейчас небось скажет, самое время перейти на ты. И все испортит».
Но рыжий молчал, глядел в небеса, улыбался горланящим чайкам. Надо же, какой правильный тезка достался. Думал, таких больше не делают.
Тезка заговорил уже на суше, когда отъезжали от парома.
– Есть на земле такие целительные места, где кажется, будто все поправимо. Вообще все! А иногда не просто кажется, а действительно выправляется, стоит пробыть там подольше. Но эта коса – единственное известное мне место, где сразу становится не важно, поправимо что-то там или нет. Потому что оно – не в счет. Ничто не в счет в тот момент, когда попадаешь сюда и обнаруживаешь, что ты наконец-то есть. И конечно, сразу встает вопрос, кто был на твоем месте прежде. Да и был ли хоть кто-то? Ох, не факт. Который раз приезжаю сюда, и всегда удивляюсь заново: надо же, я все-таки есть! И понимаю, как устал от небытия, которое только что, буквально полчаса назад казалось моей жизнью. Удавшейся во всех отношениях, смех в зале.
Растерянно кивнул – все так. Сам чувствовал примерно то же самое, только сформулировать до сих пор не мог. Что, впрочем, неудивительно. Просто не с кем было об этом говорить до сегодняшнего дня. И вряд ли еще когда-нибудь будет, так что можно не трудиться запоминать, проехали.
На окраине Ниды рыжий попросил:
– Высадите меня тут, пожалуйста. Еще и пяти нет. Времени – вагон. И если уж выпала мне раз в жизни удивительная возможность войти в этот городок пешком, грех ее упускать.
Хотел спросить: «А саквояж? Он же тяжелый». Но промолчал. Взрослый человек, сам небось знает, что для него хорошо, а что нет. И вес своего багажа наверняка учел в расчетах. А если не учел, тем хуже – для него, не для меня. Какое мне дело.
Оставив лучезарно улыбающегося попутчика за поворотом, подумал: «Для рыжего он оказался недостаточно противным. И даже недопустимо приятным – для рыжего-то! И тут, выходит, обманул. Подвел. Ненадежный народ эти рыжие, совершенно нельзя на них положиться. Что и требовалось доказать». И рассмеялся вслух, наедине с собой, чего с ним не случалось уже много лет. А может, вообще никогда. Хрен теперь припомнишь.
Квартира в доме на улице Тайкос оказалась ровно такой, какую заказывал, на что, признаться, расчет был невелик. У этой конторы куча квартир под сдачу, причем в разных домах, а фотографий на сайте раз, два и обчелся, поэтому заселение всегда лотерея – что мне достанется на этот раз? Однако обошлось без сюрпризов, все как на картинке: просторная кухня-гостиная, крошечная спальня и длинный узкий балкон, на который можно выйти из обоих помещений. И последний, четвертый этаж – для низкорослой Ниды это довольно высоко. Хотя дай волю, забрался бы, конечно, еще выше. Вот например, на маяк. Но на маяке комнат не сдают.
Ладно, и так неплохо.
Прикинул: когда сейчас темнеет? Около семи? Вполне можно жить, если не рассиживаться и выйти из дома вот прямо сейчас, отложив на потом обед, кофе и даже перекур. Время дорого, особенно когда оно – мост между светом и тьмой, по которому или идешь добровольно, или волоком тащат, но остановиться не получится ни на миг. Так уж все устроено.
Знакомой дорогой пошел в дюны и бродил там до самых сумерек без цели и смысла, зато в тишине, почти не глядя по сторонам, стелился по ветру, пригибался к самой земле, а в сумерках упал на холодный песок, лицом к стремительно синеющему небу – пропадать, так пропадом. Лучше прямо здесь и сейчас. За тем и приехал.
Но конечно, так и не пропал. Это только звучит просто и прельстительно, а на практике мало кому удается. Вместо того чтобы пропасть, начинаешь мерзнуть и чувствовать себя полным идиотом. В конце концов, становится просто скучно. Поэтому приходится подниматься, отряхиваться и брести домой в полной темноте, повинуясь скорее внутреннему компасу, чем меткам, указывающим путь.
Добрался, конечно. Еще и в супермаркет зашел по дороге. Если уж не пропал, глупо игнорировать тот факт, что жизнь твоя продолжается, и испортить остаток вечера аскетическим подвигом.
Дома сразу включил чайник, пока грелась вода, сложил покупки в холодильник. Заварил кофе прямо в кружке – «по-польски», «по-офицерски», как ни назови, а все равно дрянь. Но придется привыкать, джезва осталась дома. Причем не по рассеянности ее забыл, а сознательно не взял. И еще кучу полезных вещей, при том что места в багажнике полно, хоть пол-квартиры перевози. Но какой смысл путешествовать, если всюду таскать за собой удобные домашние привычки. Нет уж, пусть на новом месте будет новая жизнь. Решил так.
Теоретически это звучало прекрасно, но на практике вся эта «новая жизнь» сконцентрировалась в горьком глотке мутного, скверно заваренного кофе.
Подумал: «Ай, ладно. Ко всему можно привыкнуть». Попробовал вынести на балкон кресло, но оно не пролезло в дверной проем. Пришлось ограничиться табуретом. Уселся на него, отхлебнул стремительно остывающей кофейной бурды, закурил. Подумал: «Ну вот, я здесь». Подумал: «Началась новая жизнь». И чуть не заплакал от разочарования, потому что новая жизнь оказалась подозрительно похожа на старую: вечер, кофе, сигарета, балкон, одиночество и молчание – тоже удобная привычка, только его в отличие от джезвы дома не оставишь, хочешь, не хочешь, а оно всегда с собой. Плюс восхитительный, сладкий, густой от сырости воздух. Минус некоторые удобства, минус городской шум за окном, минус надежда на то, что скоро все станет как-нибудь иначе, стоит только собрать дорожный рюкзак, сесть за руль и поехать, все равно куда – да вот хотя бы в Ниду. Осенью там, наверное, удивительно хорошо.
Тут и правда удивительно хорошо. Но это ничего не меняет. С самого начала мог бы догадаться.
На соседнем балконе, отделенном от его территории лишь невысокой, до пояса перегородкой, хлопнула дверь, вспыхнул огонек чужой сигареты. Ничего не попишешь, всюду жизнь.
– Привет, – сказал невидимый пока сосед. Очень знакомым голосом.
Ничего себе совпадение.
– С самого начала подозревал, что у наших ключей один и тот же хозяин, – усмехнулся давешний попутчик. – Вернее, менеджер, спешащий сбежать с работы пораньше, до шести. Эта контора, как я понимаю, тут пол-дома выкупила под сдачу. Если еще не весь. И соотношение цена-качество у них, пожалуй, лучшее в городе. Так что совпадение невероятным не назовешь – мы оба разумные люди и сделали оптимальный выбор. Хотя угадать этаж – это все-таки надо было уметь. Это мы с вами молодцы.
Вздохнул:
– Да уж.
– Я вам сочувствую. Небось ехали в Ниду за молчанием? Сюда все за ним едут, особенно в не сезон. А заполучили общительного соседа. В этом качестве я довольно ужасен, увы. Но постараюсь держать себя в руках. Сейчас докурю и пойду в дом. И поищу, из чего можно сделать кляп. Если найду, заткнусь до утра.
Улыбнулся:
– Это не обязательно. На самом деле я даже рад, что так получилось. Как раз обнаружил, что приволок сюда свое домашнее молчание, полный багажник, а значит, местного мне все равно не достанется, в полный кувшин ничего не нальешь. Лучше бы джезву взял, болван. В кружке получается невероятная дрянь.
– Это как раз не проблема, – отмахнулся новый сосед.
Не стал спорить. Давно уже привык, что большинству так называемых любителей кофе на самом деле все равно, как его готовить. Во всяком случае, сочувствия у них в подобной ситуации не найдешь. Кофе у тебя есть? Есть! Ну и все в порядке. В кружке заваривать – а что тут такого? Нормально получается. Почти «френч-пресс».
Но тезка, бывший попутчик, неожиданно добавил:
– Я отдам вам свою. Мне ее неожиданно подарили прямо утром, перед отъездом, не успел отвезти домой. Отдавая машину в ремонт, вспомнил и вынул из бардачка – все-таки подарок, жаль будет, если окончит свои дни в захолустном автосервисе. Хотя я всегда готовлю кофе в такой специальной хитрой машинке для эспрессо, которую тоже ставят на плиту – как она называется?
– Гейзерная кофеварка?
– Точно. И уж она-то у меня всегда с собой. А джезва, следовательно, ваша навек. В смысле, до конца вашего отпуска. Потом отдадите, оставлю вам телефон.
Присвистнул:
– Ну ничего себе. У вас случайно завалялась лишняя джезва? И вы готовы мне ее одолжить? Это уже какое-то нечеловеческое везение!
– То же самое подумал и я, когда оказалось, что вы едете прямехонько в Ниду и готовы взять меня с собой.
Вышел ненадолго, вернулся с джезвой, отдал. Сказал:
– Хорошего вечера.
И был таков.
Тоже мне «общительный сосед». Пригрозил и не осуществил. Одно слово рыжий, что с такого взять. Кроме джезвы, конечно. Спасибо ему, что тут скажешь.
Джезва стала настоящей катастрофой. В том смысле, что пока ее не было, скверное настроение, совершенно неуместное в самом начале желанного путешествия, вполне можно было списать на дрянной кофе «по-офицерски». А теперь пришлось признать, что дело совсем не в напитках, просто ужасно жаль, что так и не пропал там, в дюнах, ни нынче в сумерках, ни прежде – никогда. Сколько раз приходил туда в надежде развеяться по ветру, столько раз терпел неудачу, и с каждым годом эта мрачная шутка все меньше похожа на просто мрачную шутку, вот в чем беда.
Ай, ладно. Можно подумать, раньше всего этого о себе не понимал. Зато кофе получился отлично, грех не выпить такой немедленно, на ночь глядя, чем хуже, тем лучше, сидя все на том же балконе, вприкуску с нежным влажным сосновым ветром и собственными непролитыми слезами – не то чтобы даже о себе, а так, обо всем сразу. Когда, если не сейчас.
– Мне почему-то кажется, что вам надо бы выпить чего-нибудь покрепче, – сказал сосед, вышедший на балкон так бесшумно, словно все это время стоял там невидимый, а теперь вдруг решил проявиться.
Покачал головой:
– Честно говоря, не люблю алкоголь.
– Это заметно. Если бы любили, уже лежали бы на диване, блаженным лицом вниз. Или вверх – это уж кто как привык. Потому и предлагаю, что не любите. Именно тем, кто не любит выпивку, она иногда бывает совершенно необходима. Просто как лекарство. А самим даже в голову не приходит такой вариант. Поэтому идемте!
– Куда?
– Есть тут один бар, безымянный, но очень хороший. Будете смеяться, американский – настоящий, без дураков, хозяин переехал сюда из Нью-Йорка. Его заведение только местные знают, да и то далеко не все. И еще некоторые чужаки вроде меня, достаточно удачливые, чтобы сперва почти всерьез заблудиться в лесу, бестолково бродить там до темноты, а потом случайно заметить вдали огонек, пойти к нему и угодить прямиком на Ронов порог. Уж не знаю, как он сводит концы с концами, но себя не рекламирует, скорее наоборот. Что, безусловно, только к лучшему. Увидите – поймете, почему. И, готов спорить, не пожалеете. Останетесь недовольны – завтра с меня обед. А если вам к тому времени окончательно надоест мое общество, выдам сухим пайком.
Перспектива выиграть на спор «сухой паек» показалась такой упоительно абсурдной, что тут же пошел одеваться. Вернее, обуваться – какая-то одежда на нем уже была, а смокинг в безымянном баре вряд ли потребуют. Впрочем, он в любом случае остался дома, безвинный узник платяного шкафа, лишенный малейшей надежды когда-нибудь выйти на волю, этакий Эдмон Дантес. Если все-таки выберется, всему гардеробу устроит веселую жизнь.
Идти надо было сперва по улице Тайкос, в сторону моря. Немного не доходя до широкой лесной полосы, отделяющей пляжи от автострады, свернули налево – тоже, собственно, в лес, просто шли через него по асфальтированной дороге, которая теоретически считалась улицей, даже табличка с названием на каком-то заборе мелькнула, в темноте не разобрал. Если бы отправились дальше, в итоге забрели бы в дюны, но на полпути снова свернули – на сей раз к большому двухэтажному дому чуть в стороне от дороги. Над приоткрытой дверью висел зеленый фонарь, окна призывно сияли теплым, почти оранжевым светом.
– Пришли, – сказал рыжий. – В жизни не поверил бы, что в Ниде есть подобный бар. И, думаю, никто бы не поверил. А он все равно есть. Логике, здравому смыслу и нашим ожиданиям вопреки. Больше всего на свете люблю такие штуки.
Когда вошел, сразу понял, что имел в виду тезка. Удивительное оказалось пространство. Совершенно невозможное в прекрасном, но, будем честны, захолустном курортном городке, где жизнь, конечно, крутится вокруг отдыхающих, и местные бизнесмены всем сердцем готовы потакать их тайным страстям, но основополагающим и сладчайшим грехом, которому всякий человек склонен неутомимо предаваться, вырвавшись из домашнего плена, они полагают сытный ужин с обильными возлияниями в чистеньком аутентичном условно рыбацком трактире. Пиво, пиво и снова пиво. Ну еще, может быть, коньяк. В чистенькой же, аутентичной сауне. Или все тот же коньяк, но на яхте – для тех, у кого печаль на сердце, ветер в голове, а деньги совсем уж некуда девать. И выбрасывают на рынок соответствующие предложения, и, в общем, угадывают, и преуспевают, насколько возможно – в смысле, как-то держатся на плаву.
А этот бар выглядел как место, где давным-давно забыли слово «грех». А слово «маркетинг» благоразумно изблевали из уст своих еще во младенчестве – раз и навсегда.
Здесь просто знают, что в мире есть разные люди; время от времени некоторые из них испытывают желания, в том числе, довольно неожиданные, но какое нам до этого дело? Заработать, говорите вы? На чужих желаниях можно заработать?! Ну что ж, вам видней, а мы не станем ради этого хлопотать. Мы устроились тут, как нам самим нравится, и если сегодня вечером вам тут нравится тоже – добро пожаловать. А нет, так нет, не беда, в другой раз.
Иными словами, в этом баре царила потрясающая свобода. В первую очередь от представления о том, как именно должен выглядеть бар – вообще и, в частности, бар в маленьком лесном приморском городке, примерно две недели спустя после окончания курортного сезона.
Отчасти этот бар был похож на уютную кухню, рассчитанную на большую семью, члены которой регулярно ссорятся и потом наотрез отказываются есть друг с другом за одним столом. Поэтому больших круглых столов тут поставили несколько, один накрыли новенькой льняной скатертью, еще пару – пестрой клеенкой, остальные оставили как есть, старым, отполированным сотнями локтей деревом наружу. Из того же дерева сколотили барную стойку, явно наспех, не заморачиваясь с чертежами, зато потом регулярно подпирали ее для устойчивости толстыми бревнами и тонкими суковатыми ветками, которые волокли из ближайшего леса. В результате барная стойка стала похожа на бобровую хатку, поверх которой зачем-то положили роскошную мраморную столешницу, установили на нее антикварный кассовый аппарат и – видимо, для устрашения незваных гостей – поставили самую дурацкую в мире кофеварку, капельную, с бумажными фильтрами, способную безнадежно испортить самый хороший кофе, зато обладающую удивительной способностью заполнить восхитительным ароматом помещение любого размера. Этим она сейчас и занималась, фыркая, булькая и пыхтя – создавала атмосферу. В нелегком труде кофеварке помогали пучки сосновых веток в банках на подоконниках и апельсины, небрежно разбросанные по столам – не то элемент декора, не то комплимент от заведения всем, кто закажет выпивку. А также меланхолично поющий из старых студийных колонок Джим Моррисон, пригревшийся на подоконнике серый пушистый кот и ярко-зеленое пианино, установленное не в центре зала, но и не в дальнем углу, а в полном соответствии с законами композиции, немного в стороне от входа. В самом что ни на есть «сладком пятне».
Пианино почему-то потрясло больше всего. Не то потому, что никогда не видел таких изумрудно-зеленых, не то просто соскучился по инструменту. Впрочем, одно другому не мешает.
Вдоль оклеенных старыми географическими картами стен были разбросаны оранжевые кресла-мешки. В отличие от столов и стульев эта мебель пользовалась популярностью. В одном сидел хмурый белобрысый тип и строчил что-то в блокноте, предав забвению поставленный на пол стакан. В двух других расположилась немолодая пара с бокалами для «Маргариты», а у противоположной стены возлежала похожая на галчонка девица с планшетом на коленях и кальяном в изголовье. Остается добавить, что пол был выкрашен в темно-синий цвет и разрисован звездами, и все это великолепие многократно отражалось в потолке, отделанном мозаикой из зеркальных осколков.
Пока оглядывался, тезка успел устроиться на одном из самодельных табуретов, окружавших бобровую хатку. В смысле, барную стойку. И теперь о чем-то увлеченно беседовал с обитавшим по ту сторону баррикады седым буйнобородым великаном в красной пиратской бандане с черепами и ярко-зеленой, в тон пианино футболке с изображением Дарта Вейдера, сажающего ромашки.
Обернулся, позвал:
– Пан Станислав, идите к нам, буду вас с Роном знакомить. Это обязательный ритуал. Если вы с ним друг другу не понравитесь, не беда, горе можно залить тут же, на месте. Очень удобно.
Бородач добродушно улыбнулся, больше глазами, чем ртом. И стало окончательно ясно, что его портрет следует разместить во всех толковых словарях напротив слова «харизма» – просто для наглядности.
– Это мой тезка, Рон, – сказал рыжий по-английски. – Пан Станислав, такой же чокнутый любитель пустых пляжей и холодного осеннего ветра, как я. Если бы не он, ночевал бы я сегодня в чистом поле, где он меня любезно подобрал. Или в деревенском автосервисе. Гостиницы в том селе точно нет, я на всякий случай справлялся.
Почему-то смутился. Пробормотал:
– Е85 – довольно оживленная трасса. Не я, так кто-нибудь другой обязательно вас бы подвез.
– Может быть. Но я торчал на той обочине чуть ли не целый час. Трасса, конечно, оживленная, но останавливаться почему-то никто не хотел.
– Это потому что в своей дурацкой шляпе ты похож на Одина, – объяснил бородатый Рон. – А с языческими богами связываться нет дураков.
У него было такое узнаваемое, сочное, ярко выраженное нью-йоркское произношение, словно не просто говорил, а репетировал соответствующую роль для любительского спектакля. Впрочем, настоящее кажется фальшивкой куда чаще, чем ложь, об этом нельзя забывать.
– Вам же нормально болтать по-английски? – спросил рыжий. – Если утомительно, я могу переводить.
Пожал плечами.
– По моему предыдущему опыту, я упаду под стол прежде, чем начну путаться во временах.
– Ну и отлично. Рону так проще. На литовском, русском, польском и немецком он только заказы принимать наловчился, да и то при условии, что клиент не будет тараторить.
– А как вас вообще сюда занесло?
Тут же рассердился на себя: надо же, еще даже не начал напиваться, а уже лезу к посторонним людям с расспросами. Бестактными скорее всего.
Впрочем, бородач только улыбнулся еще шире и выразительно похлопал огромной ладонью по голове Дарта Вейдера. В смысле, по своей груди. Вероятно, хотел сказать, что осел в Ниде по зову сердца, но в последний момент убоялся банальности формулировки. Поэтому говорить пришлось рыжему.
– Рон приехал сюда из Нью-Йорка специально, чтобы посмотреть на дом Томаса Манна. Не удивляйтесь, бывает и так, он его большой поклонник, точнее, крупный знаток, диссертацию и добрую дюжину монографий когда-то написал и собирался продолжать в том же духе. Но приехал сюда, побродил пару недель в дюнах и понял, что не хочет уезжать. Потому что уже нашел свое место в этом мире. Купил дом и остался. А вскоре переоборудовал первый этаж в бар – как я понимаю, просто потому, что так и не отыскал в Ниде места, где ему самому было бы приятно пропустить стаканчик-другой перед сном. – Повернулся к бородачу: – Лет шесть ты уже тут живешь, да?
– Второго октября исполнилось семь.
– Ну конечно. Шесть – это было в прошлом году. Но всякий раз когда я к тебе захожу, мне начинает казаться, что в последний раз мы виделись вчера. А перед этим – позавчера. И так много лет, почти без единого перерыва.
– Так оно и есть, приятель, – добродушно ухмыльнулся Рон. – Здесь о тебе всегда помнят. А значит, ты никуда отсюда не уезжал. Все очень просто устроено. Ну что, «Океанский бриз»[4]?
И достал откуда-то – на самом деле, конечно, из-под стола, но показалось, просто из воздуха высокие, идеально прямые стаканы, вроде бы, они называются «коллинзы», или как-то так; впрочем, не важно. Важно, что стаканы эти были такие же, как английский язык Рона – немного чересчур нью-йоркские, пижонские, как бы театральные, а на самом деле, конечно, просто настоящие. Обычные. Такие, какими должны быть.
– «Ocean breeze», – кивнул рыжий. – Целых два океанских бриза. Конечно. Что же еще.
Знал этот бледно-розовый, невинный с виду коктейль, знал, какой неожиданный сюрприз скрывается за его мягким, почти безалкогольным вкусом. То есть, по идее был заранее подготовлен к встрече с восхитительной теплой волной, которая зарождается в голове всякой жертвы «Океанского бриза», но поднимается при этом откуда-то снизу, не то из живота, не то вообще из-под земли и по-матерински ласково сметает барьеры здравого смысла – даже не то чтобы один за другим, а как-то все разом. Ко всеобщему удовольствию, ко всем чертям.
Знал, а все равно попался.
После первого же глотка расслабился, как удавалось всего несколько раз в жизни, только в очень теплом море, если заплыть подальше, лечь на спину и позволить воде творить все, что захочет – нежно укачивать, заливать лицо, нести обратно к берегу, или прочь от него, первые несколько минут все равно, а потом, конечно, придется собраться и возвращаться на сушу, но мало ли что потом.
После второго глотка начал улыбаться – просто так, без причины и смысла, потому что губам легче быть сложенными в улыбку, чем наоборот, а лишние усилия сейчас совершенно ни к чему.
После третьего глотка вспомнил, что приехал в Ниду надолго, и наконец-то по-настоящему обрадовался своему решению, заранее предвкушая все грядущие холодные осенние вечера.
А после четвертого глотка коктейль как-то неожиданно закончился. И конечно, пришлось заказывать второй. Глупо было бы останавливаться на достигнутом.
Протрезвел после третьего коктейля, всего на секунду – когда обнаружил себя поднимающим изумрудно-зеленую крышку пианино, внутренний голос истошно вопил: «Дурак, зачем?» – но в этот момент всемогущий «Океанский бриз» спохватился: где моя жертва? Нашел, догнал, ухватил за шиворот и уволок обратно, в клюквенно-розовую волшебную страну, где возможно все, в том числе играть – не Шопена, конечно, но, например, какой-нибудь Summertime для разогрева – вполне. А потом окончательно дать себе волю и просто импровизировать, впервые в жизни позволив левой руке откровенно рассказать о своей немощи, боли и отчаянии, а правой – не обращать никакого внимания на нытье партнерши, легкомысленно скакать по клавишам, повествуя о веселой поездке к морю, неожиданно щедром октябрьском солнце, холодной молочно-синей воде залива, серебристом песке дюн, о долгой прогулке, приведшей его сюда, в этот смешной бар с ночным звездным небесным полом и зеркальным потолком, апельсиновый рай для несбывшихся музыкантов, где они могут внезапно вообразить себя состоявшимися и играть, да так, что все присутствующие покинут насиженные места, подойдут поближе и замрут, приподнявшись на цыпочки, окружив неплотным кольцом дурацкое зеленое пианино, расстроенное, к тому же, задолго до того, как этот великовозрастный балбес Рон зачем-то решил его покрасить, но это как раз совершенно не важно, пока я играю, потому что играть я в любом случае не могу, мне, конечно же, просто мерещится спьяну, пока я сижу в удобном оранжевом кресле-мешке, прислонившись не то к одной из португальских колоний, не то к давным-давно сгинувшему с лица земли Галицко-Волынскому княжеству, спиной-то поди разбери.
Как добрался до дома, не помнил. Ну, то есть, как – помнил какую-то невозможную полную чушь. Например, что прилетел на свой балкон самым коротким путем, через лес, вынужденно поспевая за рыжим тезкой, который тащил его за собой, как воздушный шарик, на веревочке. Надо отдать ему должное, довольно аккуратно тащил, следил, чтобы не напоролся на какой-нибудь острый сук и не лопнул, не превратился в жалкую резиновую тряпочку, скорее всего оранжевую, как давешние апельсины в Роновом баре – кстати, один из них, кажется, все-таки съел. Закусывал выпивку вкусными и полезными витаминами, умница ты моя.
Ладони, во всяком случае, с утра действительно пахли апельсиновой цедрой. Голова была на удивление ясной и не болела. Зато болела рука. Левая, конечно же. И здорово, надо сказать, болела. Совсем как в те времена, когда вопреки дружному хору специалистов пытался что-то с ней сделать. И в конце концов потерпел поражение. Сдался. И правильно сделал, чего уж там. Дело было не в боли, конечно, просто понял вдруг – хоть наизнанку вывернись, хоть какого кудесника отыщи, а как раньше все равно больше не будет. В лучшем случае бледная тень былых возможностей. Ну его к черту тогда совсем.
Подумал: «Мать моя женщина, это что же получается, напился и полез к инструменту? Какой кошмар. Позорище. Хоть пакуйся и уезжай».
Умывшись, впрочем, успокоился. Кому какое дело? Ну выпил человек, ну потренькал немного на расстроенном барном пианино. Может, я в музыкальной школе всего три класса отучился, а теперь вдруг накатила ностальгия по детству, такому трогательному выступлению даже поаплодировать можно из вежливости, все-таки не «Собачий вальс» одним пальцем выстукивал, а почти по-настоящему играл. Вон некоторые граждане, назюзюкавшись, вообще под караоке прилюдно поют, и ничего. Не накладывают потом на себя руки. Хоть и следовало бы, если начистоту.
Сварил кофе в одолженной джезве, результатом остался доволен, как никогда. Легкое похмелье – лучшая приправа для кофе, заменяет соль, мускат и кардамон, а когда есть возможность добавить все сразу, итог становится потрясающим – вот как сейчас.
Вышел на балкон в надежде – не то встретить там рыжего тезку, не то, напротив, никого не застать. Сам не знал, чего хочется больше. Увидев, что соседский балкон пуст, искренне обрадовался. Но когда тот несколько минут спустя распахнул дверь и вышел, поднимая в приветственном жесте дымящуюся самокрутку, обрадовался еще больше. Вот и поди пойми – себя и вообще все.
– Ну вы даете, пан Станислав, – восхищенно сказал сосед. – Как вы вчера играли, матерь Божья! Охеренно играли вы, уж простите мою терминологию. Подходящих синонимов все равно не подберу.
Почувствовал, что краснеет. Значит все-таки играл. Ох.
Пробормотал смущенно:
– «Охеренно» – это все-таки вряд ли. «Охеренно» я когда-то играл, это правда. Очень давно. Когда у меня еще были обе руки.
– Да у вас, вроде, и сейчас все на месте, – удивленно сказал рыжий. – Не бывает таких протезов. Пока не изобрели.
Согласился:
– С житейской точки зрения, левая рука у меня, конечно, на месте. А вот с точки зрения исполнительского мастерства, ее считайте что нет. То есть, строго говоря, нет всего двух пальцев, среднего и безымянного. Но даже без одного особо не поиграешь. А уж без двух… Рад, что вам понравилось, но это, уверяю вас, благотворное воздействие «Океанского бриза». На слушателей и на меня.
– Ну, не знаю, – покачал головой рыжий. – Вообще-то я довольно придирчивый слушатель. Из тех неудачников с начальным музыкальным образованием, которые сами ни черта не умеют, зато выучились прикапываться к другим. Вернее, при всем желании просто не могут иначе, чужие ошибки стали слишком заметны, и ничего с этим не сделаешь. А вам я не комплименты из вежливости говорю. Скорее уж просто спускаю пар. Полночи заснуть не мог после того, что вы вчера вытворяли у Рона. Вы очень крутой импровизатор. И пальцы вас распрекрасно слушались, верьте мне. Я очень внимательно смотрел, пытаясь понять, что вы творите. Ни хрена, конечно, не понял, зато могу свидетельствовать: все ваши пальцы делали даже больше, чем от них обычно ждешь. В том числе, средний и безымянный на левой руке.
Очень рассердился, конечно. Не столько на соседа, сколько на себя – зачем вообще затеял этот разговор? Кто тебя за язык тянул? Кому нужны твои откровения? Мог бы сдержанно поблагодарить за похвалу и сменить тему. Или просто пойти в дом. Кто тебе не давал?
Но теперь дезертировать было поздно, пришлось отвечать.
– Это все «Океанский бриз», тезка. Вините его, он отвел вам глаза. Возможно, я и правда неплохо сыграл, обошелся без двух полумертвых пальцев, еще и не такие чудеса случаются с трезвенниками вроде меня, когда они идут вразнос. Но полноценно работать моя левая рука никак не могла – просто по техническим причинам. Там с нервом каким-то важным беда. И это непоправимо. Я первые два года после аварии только и делал, что бегал по специалистам. Не то чтобы совсем зря – по крайней мере теперь могу этими пальцами шевелить. И даже кое-что чувствовать – ну, на уровне «холодно-горячо». Для жизни вполне достаточно, для полноценной игры, конечно же, нет.
– Собрать бы этих специалистов, по которым вы два года ходили, и выпороть на центральной площади в назидание прочим троечникам, – мрачно сказал рыжий. – Похоже, они не просто заморочили вам голову, но и отняли надежду. И вы так и не добрались до кого-нибудь толкового. Например, до меня.
– До вас?!
– Я врач, – кивнул рыжий. – Когда-то был более чем посредственным нейрохирургом, но вовремя понял, что пользы от меня немного, и занялся реабилитационным массажем. И там я без ложной скромности оказался на своем месте. И могу спорить на что хотите: все у вас в порядке с нервами. Ну, то есть, не то чтобы в полном порядке, но не фатально. Было бы непоправимо, никакой «Океанский бриз» не дал бы вам так разойтись. Значит, с травмой можно и нужно работать. Причем не столько специалисту, сколько вам самому. Есть несколько упражнений, простых, но довольно мучительных, особенно поначалу. Если захотите, я вам покажу. В сочетании с ежедневными тренировками в баре у Рона могут довольно быстро дать неплохой результат. Только учтите, на трезвую голову поначалу ничего не получится. Надеюсь, всего за месяц как-нибудь не сопьетесь… Вы куда?
Сказал деревянным голосом:
– Простите. Сейчас вернусь.
И пулей вылетел с балкона в надежде, что сосед сочтет причиной побега внезапное расстройство желудка или еще что-нибудь в таком роде. Впрочем, пусть думает, что хочет. Какая мне разница. Все лучше, чем разреветься прилюдно, как было всего один раз, в шесть, что ли, лет, когда… Ай, не важно, что было, важно, что вот прямо сейчас я такой дурацкий дурак и верю каждому слову этого рыжего шарлатана, поэтому сейчас немного поплачу в ванной, уткнувшись лбом в клеенчатую занавеску, быстро умоюсь, утрусь жестким чужим полотенцем и пойду назад, на балкон. Скажу: «Давайте, показывайте свои упражнения, но если они не помогут, тогда…» – а он заржет, превращая смыслообразующую трагедию моей жизни в дурацкий ситком, скажет: «Тогда с меня обед, можно сухим пайком, если к тому времени успею опостылеть хуже горькой редьки», – а я… Я, вероятно, снова извинюсь и убегу якобы в туалет. То есть, называя вещи своими именами, рыдать. И еще несколько раз. Но потом, наверное, худо-бедно привыкну жить с новой надеждой, успокоюсь, как-нибудь дотяну до вечера, пойду к Рону, напьюсь и буду играть – если уж этот рыжий черт так завелся, доказывая мне, что вчера получилось неплохо. «Охеренно» – это в любом случае безответственный комплимент, перебор, перебор.
Вернувшись, одним глотком, как водку допил остывший кофе. Сказал:
– Показывайте упражнения. Хотите, перелезу на ваш балкон.
– Лучше зайдите в квартиру, – усмехнулся тезка. – Не хочу оказаться зловещим пророком, но от моих упражнений поначалу обычно орут. Что само по себе отличное развлечение, но во дворе дети гуляют. Не будем их пугать.
Не орал, конечно, – просто из принципа. Еще чего не хватало. Зато после обеда отправился гулять в дюны, добрался до металлической сетки, где начинается нейтральная полоса, а за ней граница с Россией, и там уж дал себе волю, когда попробовал повторить все эти дурацкие упражнения, хотя рыжий доктор твердо сказал, что на сегодня достаточно. Плевать. Не может быть «достаточно» для того, кто упустил столько лет и спешит теперь наверстать, на радость русским пограничникам, до которых наверняка долетали его вопли – скорее торжествующие, чем страдальческие.
И к Рону, конечно, пошел, как только стемнело. Сказал себе: «Сегодня только один «Океанский бриз», мое слово твердо», – и действительно сдержал обещание, кажется, тоже просто из вредности, назло рекомендующему наклюкаться до беспамятства лечащему врачу. Но все равно вполне сносно сыграл на расстроенном зеленом пианино. То есть, присутствующие – рыжий, Рон, давешняя девица-галчонок, влюбленная пара и даже белобрысый иностранец, оторвавшийся по такому случаю от своего блокнота, утверждали, что просто отлично. Но до «отлично», конечно, было еще далеко, как до звезд, чьи парадные портреты мерцали сейчас под их ногами, на темно-синем небесном полу.
А на следующий день все повторил – начиная с сеанса пыток под утренний кофе и заканчивая концертом у Рона, который под впечатлением от его игры временно вернул в свою задницу старое доброе нью-йоркское шило, сумел отыскать путного настройщика, самолично привез его аж из Клайпеды, заплатил чертову прорву денег, и не зря – мастер привел инструмент если не в полный порядок, то в довольно близкое к нему состояние.
Счел это добрым знаком и прямым указанием не останавливаться. Хотя на самом деле и так не стал бы. Каждый день разминал руку – с утра при активном участии рыжего палача, потом в одиночестве, в дюнах, а вечером в баре Рона на зеленом пианино, в которое был теперь натурально влюблен, хоть букеты для него в лесу собирай. Перед сном вынужденно, чтобы не ворочаться, поскуливая и подвывая до самого утра, глотал обезболивающее, причем скорее с сожалением, чем с облегчением, хотя никогда не был мазохистом и вообще очень плохо переносил физическую боль – раньше, когда не знал, что она может быть просто признаком жизни. Далеко не единственным, но самым наглядным. Захочешь, не отмахнешься.
Так увлекся процессом воскрешения руки, которая и правда оживала на глазах, становилась все более послушной, что только на шестой день вспомнил об одной из первоначальных целей поездки в Ниду, такой же важной, как прогулки по дюнам и охота за редкими в эту пасмурную пору морскими закатами – о сегвее[5]. Ясно, что взять эту «палку-каталку» напрокат преспокойно можно и дома. И почти в любом другом европейском городе есть шансы ее оседлать. Но кататься любил именно в Ниде, где когда-то попробовал это развлечение в первый раз и был навсегда покорен. Дело не только в приятных воспоминаниях, просто здесь всего за час успеваешь выехать за пределы городка, на зависть редким автомобилистам как следует прокатиться по трассе, вернуться обратно, обнаружить, что осталось еще целых десять минут, и с наслаждением нарезать последние круги вокруг порта. То есть, по ощущениям выходило, что один и тот же оплаченный час в Ниде кажется чуть ли не втрое длинней, чем в любом другом месте. А может не «чуть ли» и даже не «кажется», а так и есть. Потому что Неринга – не только самое прекрасное в мире место. Но и самое милосердное.
Поэтому после кофе и мучительных утренних процедур, надолго отодвигающих не только завтрак, но даже мысли о нем, принял внеочередную дозу обезболивающего, чтобы не портить удовольствие от катания, и отправился в сторону порта, где обычно базировалась стайка прокатных сегвеев. Почуял неладное еще по дороге, когда нетерпеливо вглядывался в даль и не находил там знакомые силуэты, но окончательно выяснилось только на месте: объявление, уже изрядно потрепанное непогодой, сообщало, что прокат закрыт с первого октября и снова откроется в мае. Господи, как же жаль.
Вроде бы, такая ерунда, просто «палка-каталка», бесхитростное курортное развлечение, даже не вспомнил о ней, как только началось что-то по-настоящему важное, а все равно обидно почти до слез, как в детстве, когда целыми днями упрашиваешь родителей отправиться в чешский Луна-парк, о котором мечтал все лето, и они наконец говорят: «Хорошо, пойдем в воскресенье». А когда наступает долгожданный день, вдруг выясняется, что аттракционы уже разобрали, буквально позавчера, сложили в огромные грузовики и увезли в неизвестном направлении, в парке остались только древняя как мир «цепочная карусель», вечные скрипучие «лодочки», на которых в одиночку нечего делать, и еще одна карусель, с лошадками и бегемотами, совсем для малявок, какой от нее прок.
Словом, очень огорчился, но здравого смысла все же хватило, чтобы погнать себя завтракать в пиццерию, благо, вот она, прямо в порту, ходить далеко не надо, а омлеты и блинчики там всегда были отличные, да и кофе, как ни странно, более-менее вполне можно жить.
– Ну вот и вы сюда добрались. А я тут теперь каждый день завтракаю, – сказал рыжий сосед, врач-убийца, по совместительству тезка, властелин лучшего в мире пальто. – Ну, или обедаю, поди разбери. Если проснулся в восемь утра, выпил примерно сто чашек кофе, но так ничего и не съел, первая трапеза в полдень – это что?
Пожал плечами:
– Совершенно точно не ужин, и это все, что я могу сказать по данному вопросу… Впрочем, стоп, погодите. Может быть, это и есть новомодный – ну как его? – бранч[6]!
– Гениально! – обрадовался рыжий. – Бранч. Конечно. Совершенно вылетело из головы.
Призывно похлопал по рядом стоящему стулу, но тут же спохватился и торопливо сказал:
– Подозреваю, вы сыты по горло моим обществом еще с утра. И если хотите спокойно поесть в одиночестве, в другом конце зала, я не обижусь. Могу сделать вид, что вообще вас не заметил, а о бранче разговариваю сам с собой. Могут же у меня быть причуды?
Невольно улыбнулся и сел рядом с ним:
– Причуды – еще бы! Сколько угодно, вообще не вопрос. Но думаю, в ближайшем будущем меня ожидает так много одиноких трапез в другом конце зала, что глупо начинать стремиться к ним прямо сейчас, когда есть выбор. Вы же, как я понимаю, скоро уедете. Говорили, собираетесь провести в Ниде неделю, а она почти прошла. Кстати, если что, имейте в виду, с удовольствием довезу вас до того села, где чинят вашу машину. Прокатимся с ветерком, мне совсем не трудно, скорее наоборот. И кофе в Клайпеде купим. С собой, на вынос, в картонных стаканах, вам достанется одна порция, а мне целых две, потому что я-то поеду туда и обратно. Вернусь сюда, как домой. Как самый настоящий местный житель, только что проводивший столичного гостя. И наверное, буду очень без вас скучать.
Сказал все это и сам удивился – с чего это меня понесло. Но хоть сердиться на себя не стал. Сделанного не воротишь, сказал и сказал, подумаешь. Собственно, даже к лучшему, что не промолчал, как всегда.
– Спасибо, – обрадовался рыжий. – «Буду скучать» вместо «наконец-то переведу дух» – совершенно неожиданный итог! И предложение ваше очень заманчивое. Но не уверен, что смогу им воспользоваться. За мной скорее всего приедут, я уже договорился, обеспечил себе комфортное отступление – ну, значит, сам дурак. Надо было положиться на импровизацию. А теперь придется нам с вами пить кофе грядущей зимой. Например, в Вильнюсе – вы же там живете, верно? Ну и отлично. Я часто туда приезжаю и знаю там несколько прекрасных забегаловок, местные жители обычно очень удивляются, когда я их туда привожу.
– Ого! Уже ради этого стоит дожить до зимы. Хоть прямо сейчас домой возвращайся, чтобы немедленно приступить к полевым исследованиям. После Роновского бара любая ваша рекомендация для меня практически священна.
– Как же я рад, что привел вас туда! Идеальное попадание. Заодно и пианино, несколько лет прослужившее умеренно удачным элементом интерьера, внезапно воскресло, отличный вышел подарок всем сразу, включая отсутствующих, нечаянный вклад в исцеление мира, точечный, конечно, но в акупунктуре важен каждый укол. Подобные штуки захочешь, а не спланируешь, тут требуется вмешательство дополнительного игрока – конечно же, неизъяснимого и неназываемого, какого еще. А уж Он-то всегда сам решает, делать ли ход, такого поди заставь… На самом деле Ронов бар нравится далеко не каждому, и всегда есть большая опасность не угадать. А это – безнадежно испорченный вечер, плюс страстное выступление Рона ночью по телефону на актуальную тему: «Прекрати таскать ко мне всяких зануд». Поэтому часто бывает так, что открываю рот, и тут же снова его закрываю. И иду к Рону один. Но вас все-таки пригласил, и теперь страшно горжусь, что угадал, и все так отлично сошлось.
– Спасибо вам за доверие. С виду-то я вполне зануда.
– Честно говоря, дело совсем не в доверии, – улыбнулся рыжий тезка. – Просто вам в тот вечер было здорово не по себе. И я не мог оставить все как есть. У меня, как вы могли заметить, очень деятельная натура, я люблю совать нос в чужие дела и быстро-быстро исправлять все, что можно исправить. И то, что нельзя – тоже, потому что в глубине души я просто не верю, что бывает нельзя. Вернее, отказываюсь это знать.
– А я, похоже, наоборот.
– Что именно – наоборот?
– Не верю, будто можно исправить хоть что-то, хоть иногда. И когда подобное все-таки происходит, вот как сейчас с моей рукой, это кажется мне настоящим чудом, и я, конечно, очень ему благодарен за то, что случилось со мной. Но общая концепция совершенно не изменяется. Чудо – значит, исключение из правил, которые, увы, никто не отменял. И хотел бы от нее отказаться, да никак не выходит. Такой уж дурацкий характер. Ну и жизненный опыт, честно говоря, только подтверждает мой пессимизм. Вечно у меня самого и у тех, кто рядом, что-то ломается, рушится, заканчивается навсегда и исправить нельзя ничего, хоть ты костьми ложись. Но у вас, похоже, действительно все иначе. Теперь это тоже мой опыт, его так просто не перечеркнуть.
– Вот это просто замечательно – что не перечеркнуть. И это, учтите, только начало! Если будете каждый день проделывать все, чему я вас научил, а по вечерам разминаться в баре на радость нашему приятелю Рону, месяца не пройдет, как…
Кивнул:
– Да, я примерно представляю, как здорово будет через месяц. Результаты уже налицо, а ведь недели еще не прошло. Вы что-то совершенно невероятное сделали, в голове не укладывается, честно говоря. Но так уж по-дурацки я устроен, что пока со мной происходит чудо, упорно оглядываюсь по сторонам в поисках – чему бы еще огорчиться? Ну просто, чтобы снова почувствовать под ногами привычную твердую почву. Вот нынче, например, обнаружил, что прокат сегвеев закрыт, и все, день, считайте, насмарку. Ну не то чтобы вот прямо весь день, но завтракать я уже не летел как на крыльях, а, скажем так, понуро брел. Не столько чтобы поесть, сколько ради возможности убить время, снова ставшее бесполезным, вернее, кажущееся таковым. И вот это, честно говоря, ужасно меня сейчас бесит – просто по контрасту со всем остальным.
– Ну так это же просто отлично, что бесит, – обрадовался рыжий тезка. – Значит, скоро все будет иначе. Вернее, оно уже прямо сейчас иначе, просто нужно время, чтобы произошедшее изменение стало очевидно и вам самому. А теперь все-таки объясните, пожалуйста, что случилось у вас с сегвеями? Я так и не понял, почему закрытый прокат может испортить весь день?
Смущенно пожал плечами:
– Просто очень люблю на них кататься. Причем не повсеместно, а только в Ниде. И конечно, планировал вовсю предаться тут этому разврату. Всю дорогу предвкушал. А потом все, сами знаете, завертелось, задул «Океанский бриз», у меня внезапно стало слишком много коктейлей, боли, музыки и надежды, в такой обстановке даже собственное имя вылетело бы из головы, если бы Рон не приветствовал меня каждый вечер: «Здравствуйте, пан Станислав». Но сегодня я все-таки вспомнил, решил покататься, пошел, а на набережной никого, только объявление, что прокат закрыт с первого октября. То есть, еще до нашего приезда. Ничего личного, просто сезон окончен. Сам, конечно, мог бы сообразить, что они работают, пока не разъедутся последние курортники, психи вроде нас с вами не в счет, кассу на нас не сделаешь. Но не сообразил, и теперь сижу на руинах собственных планов. И скорблю. При том что действительность намного превосходит все мои ожидания – это я понимаю даже сейчас. Но только теоретически понимаю, а не всем сердцем, которое ведет себя, прямо скажем, как последний неблагодарный дурак.
– Это как раз очень понятно, – неожиданно сказал рыжий. – Любая, даже самая пустяковая неудача кажется угрожающим предупреждением: эй, смотри, все снова начинает рассыпаться! А вам сейчас есть, что терять. Будь моя воля, заставил бы этот чертов прокат заработать немедленно. Хотя бы на один день, специально для вас. Но тут я, кажется, и правда бессилен. И наш дружище Рон вряд ли прячет в своем подвале старый сегвей, а кроме него я здесь никого толком не знаю. Зато, – на этом месте он поднял вверх указательный палец и ослепительно улыбнулся, – именно сегодня, по дороге на завтрак я разнообразия ради сделал изрядный крюк и совершил удивительное открытие. Обнаружил другой прокат. Не сегвеев, а велосипедов. Что, согласитесь, тоже неплохо. И он – внимание! – все еще работает. С утра и до темноты, без перерывов, я узнавал.
А вот это уже удар ниже пояса. Тезка, понятно, не виноват. Откуда ему знать. Но от этого не то чтобы легче.
– Вы совсем не рады, – огорчился тот. – Я так не играю… Нет, погодите, вы не просто не рады. Похоже, все гораздо хуже. Простите. Но, хоть убейте, не понимаю, что я сделал не так.
Нашел в себе силы улыбнуться. Потому что любой другой вариант был бы форменным свинством. Сказал:
– Ну что вы. Все так. Просто не в коня корм. Я, наверное, единственный взрослый человек в мире, который не умеет ездить на велосипеде. По крайней мере среди моих знакомых таких больше нет. Знаю, что это нелепо. Но так получилось. У меня никогда не было велосипеда, родители не купили. И при этом ни братьев, ни сестер, которые могли бы одолжить свой. Даже каких-нибудь троюродных. А у чужих детей во дворе поди допросись. Во всяком случае, у меня не вышло. «Ты же не умеешь, упадешь, сломаешь», – и точка. А теперь уже поздно что-либо менять.
– Ну во-первых, вы далеко не единственный, – заверил его рыжий. – Лично я знаю не меньше десятка людей, так и не освоивших велосипед. Ну и живут себе распрекрасно, им это просто не надо. А во-вторых, что значит «поздно»? Тот, кому хочется ездить на велосипеде, всегда может научиться. Это же на самом деле довольно просто. Главное, защитить колени и локти – просто чтобы было не страшно падать. Потому что – внимание, открываю очень важный секрет! – полное отсутствие страха сводит риск падения практически к нулю. Это, конечно, не только о велосипедной езде, но и о ней тоже… Слушайте, а хотите я вас научу? Спорим на что угодно, нынче же вечером сможем вместе доехать до Роновского бара. Насчет обратной дороги не так уверен – смотря сколько мы там выпьем. Но предварительный прогноз все равно неплохой. Ставлю – ну как обычно, обед. Что же еще?
– С возможностью получить его сухим пайком, как всегда? Ладно, годится. Учите. Должны же и вы хоть раз в жизни узнать вкус поражения.
– Я его, кстати, и так знаю, – невозмутимо заметил тезка. – Просто совсем не люблю. И поэтому всякий раз гневно плююсь, зарекаюсь проигрывать впредь и иду дальше. Обычно неплохо работает… Только одно обязательное условие: закажите себе какой-нибудь завтрак. И съешьте его прямо сейчас. На сухой паек у вас надежды мало. Я хороший учитель, все так говорят.
Подумал: «Охотно верю». Подумал: «Чем черт не шутит, может быть, это шанс?» Подумал: «Где же ты был раньше, дружище, с этим своим нелепым энтузиазмом и непрошибаемым оптимизмом? Как мне тебя не хватало все эти долгие годы, всю эту дурацкую жизнь, знал бы ты».
Но вслух, конечно, ничего не сказал. Зато заказал омлет с сыром и ветчиной и принялся бодро его уплетать – немалое достижение для того, кто внезапно обнаружил себя на самом краю пропасти, с твердым намерением прыгнуть немедленно, вот прямо сейчас. Точнее, сразу после еды.
– У вас такое лицо, словно я предложил вам стреляться, – заметил сосед, принимаясь за кофе.
Ответил, презрев правила хорошего тона, с набитым ртом:
– А примерно так и есть. Только стреляться мне, конечно, предстоит не с вами. А вот с кем именно – это хороший вопрос. Впрочем, ответ мне, похоже, известен.
– А мне скажете?
Всерьез задумался. Честно говоря, не хотелось бы говорить еще и об этом. А с другой стороны…
Решил:
– Ладно. Если смогу проехать на этом чертовом велосипеде хотя бы пару десятков метров, все расскажу. А если нет, то и говорить будет не о чем. Считайте тогда, он меня застрелил. И какая в таком случае разница, кто?
– Для любопытного, вроде меня, всегда есть разница. Но сама по себе постановка вопроса мне нравится. Будьте уверены, проедете столько метров, сколько пожелаете. И еще сотню сверху – во имя мое. Пара десятков – это, на мой взгляд, недостойный нас с вами результат.
Звучит заманчиво. А как будет на деле – ладно, посмотрим.
Защитную экипировку на прокат не давали, зато предусмотрительно продавали рядом, буквально соседняя дверь. К ее покупке рыжий отнесся чрезвычайно серьезно, выбирали добрые полчаса, осмотрели буквально все, что было в лавке, и заплатить в итоге пришлось гораздо больше, чем рассчитывал. Но спорить, конечно, не стал.
Велосипед подбирали так же долго и тщательно, в полном соответствии с ростом будущего ездока и еще какими-то неведомыми параметрами; сам в большинстве случаев совершенно не видел разницы, но благоразумно помалкивал, целиком доверившись будущему тренеру – если с самого начала не решить, что ему видней, какой смысл чему-то учиться. К тому же, был только рад, что пауза так затянулась. Чем позже окажется, что этот чертов велосипед мне все-таки не по зубам, тем дольше проживу в надежде на лучшее. Дурацкое, конечно, чувство эта надежда, но очень приятное. Трудно за нее не цепляться.
Сказать, что уже три часа спустя посмеялся над давешними опасениями, было бы неправдой. Потому что смеяться действительно хотелось, но на это не осталось сил. Последний неприкосновенный запас их ушел на то, чтобы пройти на почти негнущихся ногах несколько сотен шагов по песку, да еще и волоча за собой тяжелый велосипед, на котором худо-бедно доехал аж до самого конца одной из асфальтированных дорожек, ведущих из города в дюны.
Наконец рыжий тезка, лучший в мире тренер начинающих велосипедистов, остановился, снял и кинул на землю свое шикарное пальто:
– Садитесь. Или даже ложитесь. Места хватит.
Не удержался, спросил:
– И не жалко такое в песок?
– А что ему сделается? Это пальто только кажется неженкой и недотрогой, на самом деле оно старый боевой друг. Специально сюда в нем приехал. Куртки теоретически удобней, но в качестве пледа для внезапного пикника в дюнах они совершенно несостоятельны. Значит, отказать!
Сперва деликатно присел на краешек пальто, но уже несколько секунд спустя лежал на спине, бессмысленно улыбаясь низкому серому осеннему небу. Само как-то получилось. И хорошо.
Сказал:
– Выходит, штука была в том, что я, как дурак, пытался научиться ездить, не надев защиту? Боялся упасть и поэтому падал? Смешно. Очень поучительно и все равно смешно. Хотя смех, конечно, сквозь слезы.
– Да, без защиты очень трудно, – кивнул рыжий. – Особенно человеку с воображением, который заранее знает, как будет саднить расшибленный локоть, и ничего не может поделать с этим знанием. Ну и плюс велосипеды, на которых вы пытались поехать, наверняка были подобраны не по росту. Вы просто брали, какой есть – любую старую развалину, годами ржавевшую на даче у друзей, верно?
– А один раз даже купил, положившись на совет продавца. Дешевый, конечно, я же заранее не верил, что он мне действительно пригодится. И к сожалению, угадал. Пришлось потом подарить.
– К тому же, вы наверняка учились ездить не там, где удобно, а там, где никто не видит. Скорее всего ночью, почти в полной темноте.
– Опять угадали.
– Немудрено. Все мы примерно одинаково устроены. И учились вы, конечно же, в одиночку. А сегодня с вами был я. Я, кстати, наврал – я вообще никакой не инструктор. То есть, сам-то, конечно, неплохо и с большим удовольствием катаюсь на велосипеде. И умею правильно их подбирать, как всякий более-менее опытный потребитель. Но еще никогда в жизни никого не учил ездить. Вернее, один раз, еще в детстве, попытался научить какого-то незнакомого мальчишку, и это закончилось таким грандиозным провалом, до сих пор вспоминать не хочу… Но дело вообще не в моих знаниях и умениях. А только в том, что вы мне полностью доверяли. Ну просто так уж удачно сложилось – сперва я привел вас в Роновский бар, потом подсказал, что делать с рукой, и это уже начало приносить результаты. Поэтому рядом со мной вы ни черта не боялись. И верили каждому моему слову, какие бы глупости я ни говорил. Все это вместе отлично сработало. Не представляете, как я рад. Потому что, с одной стороны, был почти уверен, что с защитой и моей поддержкой вы быстро научитесь. Но при этом чуть в штаны не наделал, воображая наш общий провал.
Так удивился, что даже забыл об усталости. Вскочил, как ужаленный – просто чтобы посмотреть рыжему тезке в лицо, понять – это он просто шутит? Или говорит чистую правду? Тогда, пожалуй, следует пробежаться по дюнам, отыскать притаившихся где-нибудь поблизости ангелов или добрых волшебников, ответственных за произошедшее чудо, пасть им в ноги и благодарить весь остаток дня, всю ночь напролет, до утра, пока сами не попросят отстать.
Рыжий, конечно, улыбался до ушей, но глаза оставались очень серьезными. Вряд ли он шутит. С другой стороны, тем лучше. Хоть и трудно вот прямо сейчас объяснить, почему.
Сказал, снова усевшись рядом, на его пальто.
– Может быть, теперь все действительно будет иначе.
– Что именно – «все»?
Дальше - в комментариях
Если долго сидеть на берегу реки
Остановился скорее от удивления. Вообще-то не собирался. Никогда не подвозил голосующих, хотя в юности сам немало покатался автостопом и теоретически был на их стороне. А на практике просто ленился – не останавливаться, конечно, а разговаривать. По собственному опыту знал, что болтовня попутчиков считается своего рода платой добросердечному водителю, следовательно, совершенно неизбежна. Ну их.
А тут остановился. Потому что человек, голосующий на обочине, по всем признакам голосовать на обочине никак не мог. Меньше всего на свете он походил на путешественника-автостопщика. И на крестьянина, которому срочно надо добраться до соседнего городка, тоже, прямо скажем, не очень. Долгополое пальто, щегольские ботинки, элегантный дорожный саквояж и венчающая это великолепие шляпа делали его похожим на манекен из дорогого магазина, выставленный на дорогу какими-то шутниками. Сходства с манекеном добавляли почти неестественно правильные черты очень бледного лица.
читать дальшеТолько затормозив в нескольких шагах от голосующего, сообразил, в чем тут, может быть, дело. Спросил, опустив стекло:
– Что-то с вашей машиной?
– Сцепление, – подтвердил незнакомец и улыбнулся столь ослепительно, словно добивался этой поломки всю свою сознательную жизнь, и вот наконец получилось, можно начинать хвалиться достижениями всякому встречному.
К улыбке прилагались веселые глаза цвета мокрого песка и ямочка на левой щеке, окончательно и бесповоротно устранившая всякое сходство с наскоро оживленным манекеном. Что, безусловно, только к лучшему. Если уж, проезжая мимо диковинной фантасмагории, имел глупость нажать на тормоз вместо газа, приятно обнаружить перед собой вполне обычного человека, отличающегося от прочих людей разве что чудесной способностью сохранять хорошее настроение перед лицом житейских невзгод.
Будущее машины уже устроено, – сказал незнакомец. – Бедняжка обрела приют в ближайшем деревенском автосервисе; кажется, ей очень понравился один из тамошних мастеров. Тот, что помоложе. Чувства ее, подозреваю, взаимны; по крайней мере прекрасный юноша заявил, что готов расстаться с новой подружкой не раньше, чем через три дня. Но скорее все-таки через четыре. А через неделю – идеальный вариант, с гарантией. Что целиком и полностью устраивает всех, кроме меня. Потому что эту неделю я как раз планировал провести в Ниде. Властелин моего будущего жилья велел явиться за ключами не позже шести. Что хочешь, то и делай. Видимо, это и называется «настоящее приключение». Еще сегодня утром я о чем-то таком смутно мечтал, а теперь, признаться, в некоторой растерянности, как всякий счастливчик, чьи потаенные желания внезапно сбылись… А вы случайно не едете в сторону Клайпеды? Это могло бы спасти как минимум одну заблудшую душу. Мою.
Подумал: «Надо же, всего один взрослый человек, а тараторит, как дюжина старшеклассниц. Худшего попутчика захочешь, не выдумаешь».
Но вслух почему-то сказал:
– Будете смеяться, но мне тоже надо забрать ключи от квартиры до шести. И не где-нибудь, а именно в Ниде. Поехали.
«Господи, это я произнес? Сам? Добровольно и без принуждения? Покарай меня за это, пожалуйста. Ах, ну да, Ты – уже. Авансом».
Поспешно добавил, хватаясь за свой любимый порок, как утопающий за соломинку:
– Только учтите, я курю. В том числе, за рулем. «Camel» без фильтра. И это неотменяемо.
Чем черт не шутит, вдруг этот болтун убоится пассивного курения и с воем убежит в лес. Где ему в таких шикарных штиблетах самое место.
Но незнакомец только заулыбался еще шире.
– Я тоже курю и тоже без фильтра. Самокрутки. «Drum».
Один-один.
В машине он снял шляпу и оказался огненно-рыжим, словно костер на голове развели. Вызывающий цвет волос так же плохо сочетался с элегантным обликом незнакомца, как и голосование на дороге. Как будто все рыжие обязаны расхаживать по улицам в драных штанах и свитерах с альтернативно растянутым воротом. А еще лучше – в клоунских трико и только по арене цирка. Там им самое место, потому что лично я в цирк – ни ногой. И все довольны.
Никогда не любил рыжих, особенно мужчин. К женщинам был снисходительней. Всегда есть надежда, что они просто крашеные. Глупо, конечно, кто бы спорил. Но тут ничего не попишешь, объекты непроизвольной неприязни не выбирают. Некоторые вон вообще кошек не любят. Или пауков. Хотя, скажите на милость, что может быть прекрасней паука? Разве что кошка.
Невольно улыбнулся, представив, как озвучивает вслух свой внутренний монолог. Иногда ужасно хочется взять да и выложить все начистоту, без цензуры – просто чтобы посмотреть на лицо собеседника.
Рыжий ухмыльнулся так ехидно, словно и правда подслушал его мысли. Вслух, впрочем, ничего не сказал, а вынул из внутреннего кармана пальто кисет и принялся скручивать сигарету, да так ловко – хоть на видео записывай этот мастер-класс. Объяснил:
– Давно хотел покурить, а на улице такой ветер. Все разлетелось бы сразу к чертям, в разные стороны.
И умолк. Как оказалось, вполне надолго. Примерно на пятнадцать километров, если верить отчету поставленных вдоль трассы столбов.
Наконец заговорил:
– Думал, я один такой псих – ехать на Нерингу[3] в октябре, да еще на целую неделю. Удивительно, что нас оказалось двое.
– Если на неделю, то вы действительно один. Я гораздо хуже. Я туда как минимум на месяц. А может, вообще до декабря. Как пойдет.
Даже рассердился на себя за такую откровенность. Мог бы просто кивнуть. Ну или промычать многозначительно: «Дааа». Для вежливого ответа вполне достаточно, а больше не надо. Перебор.
Но вместо того чтобы угрюмо умолкнуть, вдруг попросил:
– А сверните-ка и мне самокрутку. Сто лет этот табак не пробовал. А когда-то очень его любил.
– А потом «Drum» как-то внезапно исчез из продажи, – кивнул незнакомец. – Я свой нынешний запас из Франкфуртского аэропорта привез, буквально неделю назад случайно увидел там в киоске и цапнул. И понял наконец, в чем тайный смысл всех этих неизбежных пересадок во Франкфурте, без которых дальше соседнего хутора хрен улетишь.
Протянул виртуозно свернутую сигарету и снова притих – почти до самой Клайпеды.
А на въезде в город сказал:
– Сейчас только половина третьего, а я знаю, где тут варят отличный кофе. И парковка рядом, и от парома это все буквально в двух шагах. Соглашайтесь!
Хмыкнул:
– Совсем дураком надо быть, чтобы с вами спорить.
– Отлично! – азартно воскликнул рыжий. – Так и знал, что вы тоже планировали выпить кофе перед паромом, а из-за меня передумали, потому что с попутчиком, который к тому же сразу объявил, что торопится, это уже совсем не то. Не желанная пауза, а суетливая заминка, так что ну его совсем. Да?
Почти смутился – надо же, как точно он сформулировал. Молча пожал плечами, и только припарковавшись, признался:
– Штука еще и в том, что я не знаю здесь ни одной путной кофейни. Собирался пробежаться по центру наугад – что-нибудь да найдется. Так что спасибо, выручили.
– Только чур кофе с меня, – строго сказал рыжий. – Если уж так вышло, что я – пассажир и бесполезный балласт. – И мечтательно добавил: – Еще с собой возьмем, там можно купить на вынос, в картонном стакане с крышкой. Самый вкусный кофе – тот, который пьешь в пути.
Надо же, рыжий, а так правильно все понимает. Чудеса.
Уже когда ехали, вернее, стояли на медленно пересекающем залив пароме, рыжий спохватился.
– Меня зовут Станислав, – сказал он. – Простите, что сразу не представился. Вечно упускаю из виду такую вот обязательную ерунду. Со стороны, наверное, выглядит невежливо.
– Ничего, я тоже постоянно забываю – то представиться, то вовремя улыбнуться, то вообще попрощаться перед уходом. И, боюсь, успел прослыть лютым хамом. А меж тем, мы с вами тезки. Чего только не бывает.
– Чего только не бывает, – эхом повторил рыжий. И приветственно поднял картонный стакан с кофе: – Ваше здоровье, тезка.
Ухмыльнулся, поднимая в ответ свою картонку:
– Лэхаим!
И тут же подумал: «Сейчас небось скажет, самое время перейти на ты. И все испортит».
Но рыжий молчал, глядел в небеса, улыбался горланящим чайкам. Надо же, какой правильный тезка достался. Думал, таких больше не делают.
Тезка заговорил уже на суше, когда отъезжали от парома.
– Есть на земле такие целительные места, где кажется, будто все поправимо. Вообще все! А иногда не просто кажется, а действительно выправляется, стоит пробыть там подольше. Но эта коса – единственное известное мне место, где сразу становится не важно, поправимо что-то там или нет. Потому что оно – не в счет. Ничто не в счет в тот момент, когда попадаешь сюда и обнаруживаешь, что ты наконец-то есть. И конечно, сразу встает вопрос, кто был на твоем месте прежде. Да и был ли хоть кто-то? Ох, не факт. Который раз приезжаю сюда, и всегда удивляюсь заново: надо же, я все-таки есть! И понимаю, как устал от небытия, которое только что, буквально полчаса назад казалось моей жизнью. Удавшейся во всех отношениях, смех в зале.
Растерянно кивнул – все так. Сам чувствовал примерно то же самое, только сформулировать до сих пор не мог. Что, впрочем, неудивительно. Просто не с кем было об этом говорить до сегодняшнего дня. И вряд ли еще когда-нибудь будет, так что можно не трудиться запоминать, проехали.
На окраине Ниды рыжий попросил:
– Высадите меня тут, пожалуйста. Еще и пяти нет. Времени – вагон. И если уж выпала мне раз в жизни удивительная возможность войти в этот городок пешком, грех ее упускать.
Хотел спросить: «А саквояж? Он же тяжелый». Но промолчал. Взрослый человек, сам небось знает, что для него хорошо, а что нет. И вес своего багажа наверняка учел в расчетах. А если не учел, тем хуже – для него, не для меня. Какое мне дело.
Оставив лучезарно улыбающегося попутчика за поворотом, подумал: «Для рыжего он оказался недостаточно противным. И даже недопустимо приятным – для рыжего-то! И тут, выходит, обманул. Подвел. Ненадежный народ эти рыжие, совершенно нельзя на них положиться. Что и требовалось доказать». И рассмеялся вслух, наедине с собой, чего с ним не случалось уже много лет. А может, вообще никогда. Хрен теперь припомнишь.
Квартира в доме на улице Тайкос оказалась ровно такой, какую заказывал, на что, признаться, расчет был невелик. У этой конторы куча квартир под сдачу, причем в разных домах, а фотографий на сайте раз, два и обчелся, поэтому заселение всегда лотерея – что мне достанется на этот раз? Однако обошлось без сюрпризов, все как на картинке: просторная кухня-гостиная, крошечная спальня и длинный узкий балкон, на который можно выйти из обоих помещений. И последний, четвертый этаж – для низкорослой Ниды это довольно высоко. Хотя дай волю, забрался бы, конечно, еще выше. Вот например, на маяк. Но на маяке комнат не сдают.
Ладно, и так неплохо.
Прикинул: когда сейчас темнеет? Около семи? Вполне можно жить, если не рассиживаться и выйти из дома вот прямо сейчас, отложив на потом обед, кофе и даже перекур. Время дорого, особенно когда оно – мост между светом и тьмой, по которому или идешь добровольно, или волоком тащат, но остановиться не получится ни на миг. Так уж все устроено.
Знакомой дорогой пошел в дюны и бродил там до самых сумерек без цели и смысла, зато в тишине, почти не глядя по сторонам, стелился по ветру, пригибался к самой земле, а в сумерках упал на холодный песок, лицом к стремительно синеющему небу – пропадать, так пропадом. Лучше прямо здесь и сейчас. За тем и приехал.
Но конечно, так и не пропал. Это только звучит просто и прельстительно, а на практике мало кому удается. Вместо того чтобы пропасть, начинаешь мерзнуть и чувствовать себя полным идиотом. В конце концов, становится просто скучно. Поэтому приходится подниматься, отряхиваться и брести домой в полной темноте, повинуясь скорее внутреннему компасу, чем меткам, указывающим путь.
Добрался, конечно. Еще и в супермаркет зашел по дороге. Если уж не пропал, глупо игнорировать тот факт, что жизнь твоя продолжается, и испортить остаток вечера аскетическим подвигом.
Дома сразу включил чайник, пока грелась вода, сложил покупки в холодильник. Заварил кофе прямо в кружке – «по-польски», «по-офицерски», как ни назови, а все равно дрянь. Но придется привыкать, джезва осталась дома. Причем не по рассеянности ее забыл, а сознательно не взял. И еще кучу полезных вещей, при том что места в багажнике полно, хоть пол-квартиры перевози. Но какой смысл путешествовать, если всюду таскать за собой удобные домашние привычки. Нет уж, пусть на новом месте будет новая жизнь. Решил так.
Теоретически это звучало прекрасно, но на практике вся эта «новая жизнь» сконцентрировалась в горьком глотке мутного, скверно заваренного кофе.
Подумал: «Ай, ладно. Ко всему можно привыкнуть». Попробовал вынести на балкон кресло, но оно не пролезло в дверной проем. Пришлось ограничиться табуретом. Уселся на него, отхлебнул стремительно остывающей кофейной бурды, закурил. Подумал: «Ну вот, я здесь». Подумал: «Началась новая жизнь». И чуть не заплакал от разочарования, потому что новая жизнь оказалась подозрительно похожа на старую: вечер, кофе, сигарета, балкон, одиночество и молчание – тоже удобная привычка, только его в отличие от джезвы дома не оставишь, хочешь, не хочешь, а оно всегда с собой. Плюс восхитительный, сладкий, густой от сырости воздух. Минус некоторые удобства, минус городской шум за окном, минус надежда на то, что скоро все станет как-нибудь иначе, стоит только собрать дорожный рюкзак, сесть за руль и поехать, все равно куда – да вот хотя бы в Ниду. Осенью там, наверное, удивительно хорошо.
Тут и правда удивительно хорошо. Но это ничего не меняет. С самого начала мог бы догадаться.
На соседнем балконе, отделенном от его территории лишь невысокой, до пояса перегородкой, хлопнула дверь, вспыхнул огонек чужой сигареты. Ничего не попишешь, всюду жизнь.
– Привет, – сказал невидимый пока сосед. Очень знакомым голосом.
Ничего себе совпадение.
– С самого начала подозревал, что у наших ключей один и тот же хозяин, – усмехнулся давешний попутчик. – Вернее, менеджер, спешащий сбежать с работы пораньше, до шести. Эта контора, как я понимаю, тут пол-дома выкупила под сдачу. Если еще не весь. И соотношение цена-качество у них, пожалуй, лучшее в городе. Так что совпадение невероятным не назовешь – мы оба разумные люди и сделали оптимальный выбор. Хотя угадать этаж – это все-таки надо было уметь. Это мы с вами молодцы.
Вздохнул:
– Да уж.
– Я вам сочувствую. Небось ехали в Ниду за молчанием? Сюда все за ним едут, особенно в не сезон. А заполучили общительного соседа. В этом качестве я довольно ужасен, увы. Но постараюсь держать себя в руках. Сейчас докурю и пойду в дом. И поищу, из чего можно сделать кляп. Если найду, заткнусь до утра.
Улыбнулся:
– Это не обязательно. На самом деле я даже рад, что так получилось. Как раз обнаружил, что приволок сюда свое домашнее молчание, полный багажник, а значит, местного мне все равно не достанется, в полный кувшин ничего не нальешь. Лучше бы джезву взял, болван. В кружке получается невероятная дрянь.
– Это как раз не проблема, – отмахнулся новый сосед.
Не стал спорить. Давно уже привык, что большинству так называемых любителей кофе на самом деле все равно, как его готовить. Во всяком случае, сочувствия у них в подобной ситуации не найдешь. Кофе у тебя есть? Есть! Ну и все в порядке. В кружке заваривать – а что тут такого? Нормально получается. Почти «френч-пресс».
Но тезка, бывший попутчик, неожиданно добавил:
– Я отдам вам свою. Мне ее неожиданно подарили прямо утром, перед отъездом, не успел отвезти домой. Отдавая машину в ремонт, вспомнил и вынул из бардачка – все-таки подарок, жаль будет, если окончит свои дни в захолустном автосервисе. Хотя я всегда готовлю кофе в такой специальной хитрой машинке для эспрессо, которую тоже ставят на плиту – как она называется?
– Гейзерная кофеварка?
– Точно. И уж она-то у меня всегда с собой. А джезва, следовательно, ваша навек. В смысле, до конца вашего отпуска. Потом отдадите, оставлю вам телефон.
Присвистнул:
– Ну ничего себе. У вас случайно завалялась лишняя джезва? И вы готовы мне ее одолжить? Это уже какое-то нечеловеческое везение!
– То же самое подумал и я, когда оказалось, что вы едете прямехонько в Ниду и готовы взять меня с собой.
Вышел ненадолго, вернулся с джезвой, отдал. Сказал:
– Хорошего вечера.
И был таков.
Тоже мне «общительный сосед». Пригрозил и не осуществил. Одно слово рыжий, что с такого взять. Кроме джезвы, конечно. Спасибо ему, что тут скажешь.
Джезва стала настоящей катастрофой. В том смысле, что пока ее не было, скверное настроение, совершенно неуместное в самом начале желанного путешествия, вполне можно было списать на дрянной кофе «по-офицерски». А теперь пришлось признать, что дело совсем не в напитках, просто ужасно жаль, что так и не пропал там, в дюнах, ни нынче в сумерках, ни прежде – никогда. Сколько раз приходил туда в надежде развеяться по ветру, столько раз терпел неудачу, и с каждым годом эта мрачная шутка все меньше похожа на просто мрачную шутку, вот в чем беда.
Ай, ладно. Можно подумать, раньше всего этого о себе не понимал. Зато кофе получился отлично, грех не выпить такой немедленно, на ночь глядя, чем хуже, тем лучше, сидя все на том же балконе, вприкуску с нежным влажным сосновым ветром и собственными непролитыми слезами – не то чтобы даже о себе, а так, обо всем сразу. Когда, если не сейчас.
– Мне почему-то кажется, что вам надо бы выпить чего-нибудь покрепче, – сказал сосед, вышедший на балкон так бесшумно, словно все это время стоял там невидимый, а теперь вдруг решил проявиться.
Покачал головой:
– Честно говоря, не люблю алкоголь.
– Это заметно. Если бы любили, уже лежали бы на диване, блаженным лицом вниз. Или вверх – это уж кто как привык. Потому и предлагаю, что не любите. Именно тем, кто не любит выпивку, она иногда бывает совершенно необходима. Просто как лекарство. А самим даже в голову не приходит такой вариант. Поэтому идемте!
– Куда?
– Есть тут один бар, безымянный, но очень хороший. Будете смеяться, американский – настоящий, без дураков, хозяин переехал сюда из Нью-Йорка. Его заведение только местные знают, да и то далеко не все. И еще некоторые чужаки вроде меня, достаточно удачливые, чтобы сперва почти всерьез заблудиться в лесу, бестолково бродить там до темноты, а потом случайно заметить вдали огонек, пойти к нему и угодить прямиком на Ронов порог. Уж не знаю, как он сводит концы с концами, но себя не рекламирует, скорее наоборот. Что, безусловно, только к лучшему. Увидите – поймете, почему. И, готов спорить, не пожалеете. Останетесь недовольны – завтра с меня обед. А если вам к тому времени окончательно надоест мое общество, выдам сухим пайком.
Перспектива выиграть на спор «сухой паек» показалась такой упоительно абсурдной, что тут же пошел одеваться. Вернее, обуваться – какая-то одежда на нем уже была, а смокинг в безымянном баре вряд ли потребуют. Впрочем, он в любом случае остался дома, безвинный узник платяного шкафа, лишенный малейшей надежды когда-нибудь выйти на волю, этакий Эдмон Дантес. Если все-таки выберется, всему гардеробу устроит веселую жизнь.
Идти надо было сперва по улице Тайкос, в сторону моря. Немного не доходя до широкой лесной полосы, отделяющей пляжи от автострады, свернули налево – тоже, собственно, в лес, просто шли через него по асфальтированной дороге, которая теоретически считалась улицей, даже табличка с названием на каком-то заборе мелькнула, в темноте не разобрал. Если бы отправились дальше, в итоге забрели бы в дюны, но на полпути снова свернули – на сей раз к большому двухэтажному дому чуть в стороне от дороги. Над приоткрытой дверью висел зеленый фонарь, окна призывно сияли теплым, почти оранжевым светом.
– Пришли, – сказал рыжий. – В жизни не поверил бы, что в Ниде есть подобный бар. И, думаю, никто бы не поверил. А он все равно есть. Логике, здравому смыслу и нашим ожиданиям вопреки. Больше всего на свете люблю такие штуки.
Когда вошел, сразу понял, что имел в виду тезка. Удивительное оказалось пространство. Совершенно невозможное в прекрасном, но, будем честны, захолустном курортном городке, где жизнь, конечно, крутится вокруг отдыхающих, и местные бизнесмены всем сердцем готовы потакать их тайным страстям, но основополагающим и сладчайшим грехом, которому всякий человек склонен неутомимо предаваться, вырвавшись из домашнего плена, они полагают сытный ужин с обильными возлияниями в чистеньком аутентичном условно рыбацком трактире. Пиво, пиво и снова пиво. Ну еще, может быть, коньяк. В чистенькой же, аутентичной сауне. Или все тот же коньяк, но на яхте – для тех, у кого печаль на сердце, ветер в голове, а деньги совсем уж некуда девать. И выбрасывают на рынок соответствующие предложения, и, в общем, угадывают, и преуспевают, насколько возможно – в смысле, как-то держатся на плаву.
А этот бар выглядел как место, где давным-давно забыли слово «грех». А слово «маркетинг» благоразумно изблевали из уст своих еще во младенчестве – раз и навсегда.
Здесь просто знают, что в мире есть разные люди; время от времени некоторые из них испытывают желания, в том числе, довольно неожиданные, но какое нам до этого дело? Заработать, говорите вы? На чужих желаниях можно заработать?! Ну что ж, вам видней, а мы не станем ради этого хлопотать. Мы устроились тут, как нам самим нравится, и если сегодня вечером вам тут нравится тоже – добро пожаловать. А нет, так нет, не беда, в другой раз.
Иными словами, в этом баре царила потрясающая свобода. В первую очередь от представления о том, как именно должен выглядеть бар – вообще и, в частности, бар в маленьком лесном приморском городке, примерно две недели спустя после окончания курортного сезона.
Отчасти этот бар был похож на уютную кухню, рассчитанную на большую семью, члены которой регулярно ссорятся и потом наотрез отказываются есть друг с другом за одним столом. Поэтому больших круглых столов тут поставили несколько, один накрыли новенькой льняной скатертью, еще пару – пестрой клеенкой, остальные оставили как есть, старым, отполированным сотнями локтей деревом наружу. Из того же дерева сколотили барную стойку, явно наспех, не заморачиваясь с чертежами, зато потом регулярно подпирали ее для устойчивости толстыми бревнами и тонкими суковатыми ветками, которые волокли из ближайшего леса. В результате барная стойка стала похожа на бобровую хатку, поверх которой зачем-то положили роскошную мраморную столешницу, установили на нее антикварный кассовый аппарат и – видимо, для устрашения незваных гостей – поставили самую дурацкую в мире кофеварку, капельную, с бумажными фильтрами, способную безнадежно испортить самый хороший кофе, зато обладающую удивительной способностью заполнить восхитительным ароматом помещение любого размера. Этим она сейчас и занималась, фыркая, булькая и пыхтя – создавала атмосферу. В нелегком труде кофеварке помогали пучки сосновых веток в банках на подоконниках и апельсины, небрежно разбросанные по столам – не то элемент декора, не то комплимент от заведения всем, кто закажет выпивку. А также меланхолично поющий из старых студийных колонок Джим Моррисон, пригревшийся на подоконнике серый пушистый кот и ярко-зеленое пианино, установленное не в центре зала, но и не в дальнем углу, а в полном соответствии с законами композиции, немного в стороне от входа. В самом что ни на есть «сладком пятне».
Пианино почему-то потрясло больше всего. Не то потому, что никогда не видел таких изумрудно-зеленых, не то просто соскучился по инструменту. Впрочем, одно другому не мешает.
Вдоль оклеенных старыми географическими картами стен были разбросаны оранжевые кресла-мешки. В отличие от столов и стульев эта мебель пользовалась популярностью. В одном сидел хмурый белобрысый тип и строчил что-то в блокноте, предав забвению поставленный на пол стакан. В двух других расположилась немолодая пара с бокалами для «Маргариты», а у противоположной стены возлежала похожая на галчонка девица с планшетом на коленях и кальяном в изголовье. Остается добавить, что пол был выкрашен в темно-синий цвет и разрисован звездами, и все это великолепие многократно отражалось в потолке, отделанном мозаикой из зеркальных осколков.
Пока оглядывался, тезка успел устроиться на одном из самодельных табуретов, окружавших бобровую хатку. В смысле, барную стойку. И теперь о чем-то увлеченно беседовал с обитавшим по ту сторону баррикады седым буйнобородым великаном в красной пиратской бандане с черепами и ярко-зеленой, в тон пианино футболке с изображением Дарта Вейдера, сажающего ромашки.
Обернулся, позвал:
– Пан Станислав, идите к нам, буду вас с Роном знакомить. Это обязательный ритуал. Если вы с ним друг другу не понравитесь, не беда, горе можно залить тут же, на месте. Очень удобно.
Бородач добродушно улыбнулся, больше глазами, чем ртом. И стало окончательно ясно, что его портрет следует разместить во всех толковых словарях напротив слова «харизма» – просто для наглядности.
– Это мой тезка, Рон, – сказал рыжий по-английски. – Пан Станислав, такой же чокнутый любитель пустых пляжей и холодного осеннего ветра, как я. Если бы не он, ночевал бы я сегодня в чистом поле, где он меня любезно подобрал. Или в деревенском автосервисе. Гостиницы в том селе точно нет, я на всякий случай справлялся.
Почему-то смутился. Пробормотал:
– Е85 – довольно оживленная трасса. Не я, так кто-нибудь другой обязательно вас бы подвез.
– Может быть. Но я торчал на той обочине чуть ли не целый час. Трасса, конечно, оживленная, но останавливаться почему-то никто не хотел.
– Это потому что в своей дурацкой шляпе ты похож на Одина, – объяснил бородатый Рон. – А с языческими богами связываться нет дураков.
У него было такое узнаваемое, сочное, ярко выраженное нью-йоркское произношение, словно не просто говорил, а репетировал соответствующую роль для любительского спектакля. Впрочем, настоящее кажется фальшивкой куда чаще, чем ложь, об этом нельзя забывать.
– Вам же нормально болтать по-английски? – спросил рыжий. – Если утомительно, я могу переводить.
Пожал плечами.
– По моему предыдущему опыту, я упаду под стол прежде, чем начну путаться во временах.
– Ну и отлично. Рону так проще. На литовском, русском, польском и немецком он только заказы принимать наловчился, да и то при условии, что клиент не будет тараторить.
– А как вас вообще сюда занесло?
Тут же рассердился на себя: надо же, еще даже не начал напиваться, а уже лезу к посторонним людям с расспросами. Бестактными скорее всего.
Впрочем, бородач только улыбнулся еще шире и выразительно похлопал огромной ладонью по голове Дарта Вейдера. В смысле, по своей груди. Вероятно, хотел сказать, что осел в Ниде по зову сердца, но в последний момент убоялся банальности формулировки. Поэтому говорить пришлось рыжему.
– Рон приехал сюда из Нью-Йорка специально, чтобы посмотреть на дом Томаса Манна. Не удивляйтесь, бывает и так, он его большой поклонник, точнее, крупный знаток, диссертацию и добрую дюжину монографий когда-то написал и собирался продолжать в том же духе. Но приехал сюда, побродил пару недель в дюнах и понял, что не хочет уезжать. Потому что уже нашел свое место в этом мире. Купил дом и остался. А вскоре переоборудовал первый этаж в бар – как я понимаю, просто потому, что так и не отыскал в Ниде места, где ему самому было бы приятно пропустить стаканчик-другой перед сном. – Повернулся к бородачу: – Лет шесть ты уже тут живешь, да?
– Второго октября исполнилось семь.
– Ну конечно. Шесть – это было в прошлом году. Но всякий раз когда я к тебе захожу, мне начинает казаться, что в последний раз мы виделись вчера. А перед этим – позавчера. И так много лет, почти без единого перерыва.
– Так оно и есть, приятель, – добродушно ухмыльнулся Рон. – Здесь о тебе всегда помнят. А значит, ты никуда отсюда не уезжал. Все очень просто устроено. Ну что, «Океанский бриз»[4]?
И достал откуда-то – на самом деле, конечно, из-под стола, но показалось, просто из воздуха высокие, идеально прямые стаканы, вроде бы, они называются «коллинзы», или как-то так; впрочем, не важно. Важно, что стаканы эти были такие же, как английский язык Рона – немного чересчур нью-йоркские, пижонские, как бы театральные, а на самом деле, конечно, просто настоящие. Обычные. Такие, какими должны быть.
– «Ocean breeze», – кивнул рыжий. – Целых два океанских бриза. Конечно. Что же еще.
Знал этот бледно-розовый, невинный с виду коктейль, знал, какой неожиданный сюрприз скрывается за его мягким, почти безалкогольным вкусом. То есть, по идее был заранее подготовлен к встрече с восхитительной теплой волной, которая зарождается в голове всякой жертвы «Океанского бриза», но поднимается при этом откуда-то снизу, не то из живота, не то вообще из-под земли и по-матерински ласково сметает барьеры здравого смысла – даже не то чтобы один за другим, а как-то все разом. Ко всеобщему удовольствию, ко всем чертям.
Знал, а все равно попался.
После первого же глотка расслабился, как удавалось всего несколько раз в жизни, только в очень теплом море, если заплыть подальше, лечь на спину и позволить воде творить все, что захочет – нежно укачивать, заливать лицо, нести обратно к берегу, или прочь от него, первые несколько минут все равно, а потом, конечно, придется собраться и возвращаться на сушу, но мало ли что потом.
После второго глотка начал улыбаться – просто так, без причины и смысла, потому что губам легче быть сложенными в улыбку, чем наоборот, а лишние усилия сейчас совершенно ни к чему.
После третьего глотка вспомнил, что приехал в Ниду надолго, и наконец-то по-настоящему обрадовался своему решению, заранее предвкушая все грядущие холодные осенние вечера.
А после четвертого глотка коктейль как-то неожиданно закончился. И конечно, пришлось заказывать второй. Глупо было бы останавливаться на достигнутом.
Протрезвел после третьего коктейля, всего на секунду – когда обнаружил себя поднимающим изумрудно-зеленую крышку пианино, внутренний голос истошно вопил: «Дурак, зачем?» – но в этот момент всемогущий «Океанский бриз» спохватился: где моя жертва? Нашел, догнал, ухватил за шиворот и уволок обратно, в клюквенно-розовую волшебную страну, где возможно все, в том числе играть – не Шопена, конечно, но, например, какой-нибудь Summertime для разогрева – вполне. А потом окончательно дать себе волю и просто импровизировать, впервые в жизни позволив левой руке откровенно рассказать о своей немощи, боли и отчаянии, а правой – не обращать никакого внимания на нытье партнерши, легкомысленно скакать по клавишам, повествуя о веселой поездке к морю, неожиданно щедром октябрьском солнце, холодной молочно-синей воде залива, серебристом песке дюн, о долгой прогулке, приведшей его сюда, в этот смешной бар с ночным звездным небесным полом и зеркальным потолком, апельсиновый рай для несбывшихся музыкантов, где они могут внезапно вообразить себя состоявшимися и играть, да так, что все присутствующие покинут насиженные места, подойдут поближе и замрут, приподнявшись на цыпочки, окружив неплотным кольцом дурацкое зеленое пианино, расстроенное, к тому же, задолго до того, как этот великовозрастный балбес Рон зачем-то решил его покрасить, но это как раз совершенно не важно, пока я играю, потому что играть я в любом случае не могу, мне, конечно же, просто мерещится спьяну, пока я сижу в удобном оранжевом кресле-мешке, прислонившись не то к одной из португальских колоний, не то к давным-давно сгинувшему с лица земли Галицко-Волынскому княжеству, спиной-то поди разбери.
Как добрался до дома, не помнил. Ну, то есть, как – помнил какую-то невозможную полную чушь. Например, что прилетел на свой балкон самым коротким путем, через лес, вынужденно поспевая за рыжим тезкой, который тащил его за собой, как воздушный шарик, на веревочке. Надо отдать ему должное, довольно аккуратно тащил, следил, чтобы не напоролся на какой-нибудь острый сук и не лопнул, не превратился в жалкую резиновую тряпочку, скорее всего оранжевую, как давешние апельсины в Роновом баре – кстати, один из них, кажется, все-таки съел. Закусывал выпивку вкусными и полезными витаминами, умница ты моя.
Ладони, во всяком случае, с утра действительно пахли апельсиновой цедрой. Голова была на удивление ясной и не болела. Зато болела рука. Левая, конечно же. И здорово, надо сказать, болела. Совсем как в те времена, когда вопреки дружному хору специалистов пытался что-то с ней сделать. И в конце концов потерпел поражение. Сдался. И правильно сделал, чего уж там. Дело было не в боли, конечно, просто понял вдруг – хоть наизнанку вывернись, хоть какого кудесника отыщи, а как раньше все равно больше не будет. В лучшем случае бледная тень былых возможностей. Ну его к черту тогда совсем.
Подумал: «Мать моя женщина, это что же получается, напился и полез к инструменту? Какой кошмар. Позорище. Хоть пакуйся и уезжай».
Умывшись, впрочем, успокоился. Кому какое дело? Ну выпил человек, ну потренькал немного на расстроенном барном пианино. Может, я в музыкальной школе всего три класса отучился, а теперь вдруг накатила ностальгия по детству, такому трогательному выступлению даже поаплодировать можно из вежливости, все-таки не «Собачий вальс» одним пальцем выстукивал, а почти по-настоящему играл. Вон некоторые граждане, назюзюкавшись, вообще под караоке прилюдно поют, и ничего. Не накладывают потом на себя руки. Хоть и следовало бы, если начистоту.
Сварил кофе в одолженной джезве, результатом остался доволен, как никогда. Легкое похмелье – лучшая приправа для кофе, заменяет соль, мускат и кардамон, а когда есть возможность добавить все сразу, итог становится потрясающим – вот как сейчас.
Вышел на балкон в надежде – не то встретить там рыжего тезку, не то, напротив, никого не застать. Сам не знал, чего хочется больше. Увидев, что соседский балкон пуст, искренне обрадовался. Но когда тот несколько минут спустя распахнул дверь и вышел, поднимая в приветственном жесте дымящуюся самокрутку, обрадовался еще больше. Вот и поди пойми – себя и вообще все.
– Ну вы даете, пан Станислав, – восхищенно сказал сосед. – Как вы вчера играли, матерь Божья! Охеренно играли вы, уж простите мою терминологию. Подходящих синонимов все равно не подберу.
Почувствовал, что краснеет. Значит все-таки играл. Ох.
Пробормотал смущенно:
– «Охеренно» – это все-таки вряд ли. «Охеренно» я когда-то играл, это правда. Очень давно. Когда у меня еще были обе руки.
– Да у вас, вроде, и сейчас все на месте, – удивленно сказал рыжий. – Не бывает таких протезов. Пока не изобрели.
Согласился:
– С житейской точки зрения, левая рука у меня, конечно, на месте. А вот с точки зрения исполнительского мастерства, ее считайте что нет. То есть, строго говоря, нет всего двух пальцев, среднего и безымянного. Но даже без одного особо не поиграешь. А уж без двух… Рад, что вам понравилось, но это, уверяю вас, благотворное воздействие «Океанского бриза». На слушателей и на меня.
– Ну, не знаю, – покачал головой рыжий. – Вообще-то я довольно придирчивый слушатель. Из тех неудачников с начальным музыкальным образованием, которые сами ни черта не умеют, зато выучились прикапываться к другим. Вернее, при всем желании просто не могут иначе, чужие ошибки стали слишком заметны, и ничего с этим не сделаешь. А вам я не комплименты из вежливости говорю. Скорее уж просто спускаю пар. Полночи заснуть не мог после того, что вы вчера вытворяли у Рона. Вы очень крутой импровизатор. И пальцы вас распрекрасно слушались, верьте мне. Я очень внимательно смотрел, пытаясь понять, что вы творите. Ни хрена, конечно, не понял, зато могу свидетельствовать: все ваши пальцы делали даже больше, чем от них обычно ждешь. В том числе, средний и безымянный на левой руке.
Очень рассердился, конечно. Не столько на соседа, сколько на себя – зачем вообще затеял этот разговор? Кто тебя за язык тянул? Кому нужны твои откровения? Мог бы сдержанно поблагодарить за похвалу и сменить тему. Или просто пойти в дом. Кто тебе не давал?
Но теперь дезертировать было поздно, пришлось отвечать.
– Это все «Океанский бриз», тезка. Вините его, он отвел вам глаза. Возможно, я и правда неплохо сыграл, обошелся без двух полумертвых пальцев, еще и не такие чудеса случаются с трезвенниками вроде меня, когда они идут вразнос. Но полноценно работать моя левая рука никак не могла – просто по техническим причинам. Там с нервом каким-то важным беда. И это непоправимо. Я первые два года после аварии только и делал, что бегал по специалистам. Не то чтобы совсем зря – по крайней мере теперь могу этими пальцами шевелить. И даже кое-что чувствовать – ну, на уровне «холодно-горячо». Для жизни вполне достаточно, для полноценной игры, конечно же, нет.
– Собрать бы этих специалистов, по которым вы два года ходили, и выпороть на центральной площади в назидание прочим троечникам, – мрачно сказал рыжий. – Похоже, они не просто заморочили вам голову, но и отняли надежду. И вы так и не добрались до кого-нибудь толкового. Например, до меня.
– До вас?!
– Я врач, – кивнул рыжий. – Когда-то был более чем посредственным нейрохирургом, но вовремя понял, что пользы от меня немного, и занялся реабилитационным массажем. И там я без ложной скромности оказался на своем месте. И могу спорить на что хотите: все у вас в порядке с нервами. Ну, то есть, не то чтобы в полном порядке, но не фатально. Было бы непоправимо, никакой «Океанский бриз» не дал бы вам так разойтись. Значит, с травмой можно и нужно работать. Причем не столько специалисту, сколько вам самому. Есть несколько упражнений, простых, но довольно мучительных, особенно поначалу. Если захотите, я вам покажу. В сочетании с ежедневными тренировками в баре у Рона могут довольно быстро дать неплохой результат. Только учтите, на трезвую голову поначалу ничего не получится. Надеюсь, всего за месяц как-нибудь не сопьетесь… Вы куда?
Сказал деревянным голосом:
– Простите. Сейчас вернусь.
И пулей вылетел с балкона в надежде, что сосед сочтет причиной побега внезапное расстройство желудка или еще что-нибудь в таком роде. Впрочем, пусть думает, что хочет. Какая мне разница. Все лучше, чем разреветься прилюдно, как было всего один раз, в шесть, что ли, лет, когда… Ай, не важно, что было, важно, что вот прямо сейчас я такой дурацкий дурак и верю каждому слову этого рыжего шарлатана, поэтому сейчас немного поплачу в ванной, уткнувшись лбом в клеенчатую занавеску, быстро умоюсь, утрусь жестким чужим полотенцем и пойду назад, на балкон. Скажу: «Давайте, показывайте свои упражнения, но если они не помогут, тогда…» – а он заржет, превращая смыслообразующую трагедию моей жизни в дурацкий ситком, скажет: «Тогда с меня обед, можно сухим пайком, если к тому времени успею опостылеть хуже горькой редьки», – а я… Я, вероятно, снова извинюсь и убегу якобы в туалет. То есть, называя вещи своими именами, рыдать. И еще несколько раз. Но потом, наверное, худо-бедно привыкну жить с новой надеждой, успокоюсь, как-нибудь дотяну до вечера, пойду к Рону, напьюсь и буду играть – если уж этот рыжий черт так завелся, доказывая мне, что вчера получилось неплохо. «Охеренно» – это в любом случае безответственный комплимент, перебор, перебор.
Вернувшись, одним глотком, как водку допил остывший кофе. Сказал:
– Показывайте упражнения. Хотите, перелезу на ваш балкон.
– Лучше зайдите в квартиру, – усмехнулся тезка. – Не хочу оказаться зловещим пророком, но от моих упражнений поначалу обычно орут. Что само по себе отличное развлечение, но во дворе дети гуляют. Не будем их пугать.
Не орал, конечно, – просто из принципа. Еще чего не хватало. Зато после обеда отправился гулять в дюны, добрался до металлической сетки, где начинается нейтральная полоса, а за ней граница с Россией, и там уж дал себе волю, когда попробовал повторить все эти дурацкие упражнения, хотя рыжий доктор твердо сказал, что на сегодня достаточно. Плевать. Не может быть «достаточно» для того, кто упустил столько лет и спешит теперь наверстать, на радость русским пограничникам, до которых наверняка долетали его вопли – скорее торжествующие, чем страдальческие.
И к Рону, конечно, пошел, как только стемнело. Сказал себе: «Сегодня только один «Океанский бриз», мое слово твердо», – и действительно сдержал обещание, кажется, тоже просто из вредности, назло рекомендующему наклюкаться до беспамятства лечащему врачу. Но все равно вполне сносно сыграл на расстроенном зеленом пианино. То есть, присутствующие – рыжий, Рон, давешняя девица-галчонок, влюбленная пара и даже белобрысый иностранец, оторвавшийся по такому случаю от своего блокнота, утверждали, что просто отлично. Но до «отлично», конечно, было еще далеко, как до звезд, чьи парадные портреты мерцали сейчас под их ногами, на темно-синем небесном полу.
А на следующий день все повторил – начиная с сеанса пыток под утренний кофе и заканчивая концертом у Рона, который под впечатлением от его игры временно вернул в свою задницу старое доброе нью-йоркское шило, сумел отыскать путного настройщика, самолично привез его аж из Клайпеды, заплатил чертову прорву денег, и не зря – мастер привел инструмент если не в полный порядок, то в довольно близкое к нему состояние.
Счел это добрым знаком и прямым указанием не останавливаться. Хотя на самом деле и так не стал бы. Каждый день разминал руку – с утра при активном участии рыжего палача, потом в одиночестве, в дюнах, а вечером в баре Рона на зеленом пианино, в которое был теперь натурально влюблен, хоть букеты для него в лесу собирай. Перед сном вынужденно, чтобы не ворочаться, поскуливая и подвывая до самого утра, глотал обезболивающее, причем скорее с сожалением, чем с облегчением, хотя никогда не был мазохистом и вообще очень плохо переносил физическую боль – раньше, когда не знал, что она может быть просто признаком жизни. Далеко не единственным, но самым наглядным. Захочешь, не отмахнешься.
Так увлекся процессом воскрешения руки, которая и правда оживала на глазах, становилась все более послушной, что только на шестой день вспомнил об одной из первоначальных целей поездки в Ниду, такой же важной, как прогулки по дюнам и охота за редкими в эту пасмурную пору морскими закатами – о сегвее[5]. Ясно, что взять эту «палку-каталку» напрокат преспокойно можно и дома. И почти в любом другом европейском городе есть шансы ее оседлать. Но кататься любил именно в Ниде, где когда-то попробовал это развлечение в первый раз и был навсегда покорен. Дело не только в приятных воспоминаниях, просто здесь всего за час успеваешь выехать за пределы городка, на зависть редким автомобилистам как следует прокатиться по трассе, вернуться обратно, обнаружить, что осталось еще целых десять минут, и с наслаждением нарезать последние круги вокруг порта. То есть, по ощущениям выходило, что один и тот же оплаченный час в Ниде кажется чуть ли не втрое длинней, чем в любом другом месте. А может не «чуть ли» и даже не «кажется», а так и есть. Потому что Неринга – не только самое прекрасное в мире место. Но и самое милосердное.
Поэтому после кофе и мучительных утренних процедур, надолго отодвигающих не только завтрак, но даже мысли о нем, принял внеочередную дозу обезболивающего, чтобы не портить удовольствие от катания, и отправился в сторону порта, где обычно базировалась стайка прокатных сегвеев. Почуял неладное еще по дороге, когда нетерпеливо вглядывался в даль и не находил там знакомые силуэты, но окончательно выяснилось только на месте: объявление, уже изрядно потрепанное непогодой, сообщало, что прокат закрыт с первого октября и снова откроется в мае. Господи, как же жаль.
Вроде бы, такая ерунда, просто «палка-каталка», бесхитростное курортное развлечение, даже не вспомнил о ней, как только началось что-то по-настоящему важное, а все равно обидно почти до слез, как в детстве, когда целыми днями упрашиваешь родителей отправиться в чешский Луна-парк, о котором мечтал все лето, и они наконец говорят: «Хорошо, пойдем в воскресенье». А когда наступает долгожданный день, вдруг выясняется, что аттракционы уже разобрали, буквально позавчера, сложили в огромные грузовики и увезли в неизвестном направлении, в парке остались только древняя как мир «цепочная карусель», вечные скрипучие «лодочки», на которых в одиночку нечего делать, и еще одна карусель, с лошадками и бегемотами, совсем для малявок, какой от нее прок.
Словом, очень огорчился, но здравого смысла все же хватило, чтобы погнать себя завтракать в пиццерию, благо, вот она, прямо в порту, ходить далеко не надо, а омлеты и блинчики там всегда были отличные, да и кофе, как ни странно, более-менее вполне можно жить.
– Ну вот и вы сюда добрались. А я тут теперь каждый день завтракаю, – сказал рыжий сосед, врач-убийца, по совместительству тезка, властелин лучшего в мире пальто. – Ну, или обедаю, поди разбери. Если проснулся в восемь утра, выпил примерно сто чашек кофе, но так ничего и не съел, первая трапеза в полдень – это что?
Пожал плечами:
– Совершенно точно не ужин, и это все, что я могу сказать по данному вопросу… Впрочем, стоп, погодите. Может быть, это и есть новомодный – ну как его? – бранч[6]!
– Гениально! – обрадовался рыжий. – Бранч. Конечно. Совершенно вылетело из головы.
Призывно похлопал по рядом стоящему стулу, но тут же спохватился и торопливо сказал:
– Подозреваю, вы сыты по горло моим обществом еще с утра. И если хотите спокойно поесть в одиночестве, в другом конце зала, я не обижусь. Могу сделать вид, что вообще вас не заметил, а о бранче разговариваю сам с собой. Могут же у меня быть причуды?
Невольно улыбнулся и сел рядом с ним:
– Причуды – еще бы! Сколько угодно, вообще не вопрос. Но думаю, в ближайшем будущем меня ожидает так много одиноких трапез в другом конце зала, что глупо начинать стремиться к ним прямо сейчас, когда есть выбор. Вы же, как я понимаю, скоро уедете. Говорили, собираетесь провести в Ниде неделю, а она почти прошла. Кстати, если что, имейте в виду, с удовольствием довезу вас до того села, где чинят вашу машину. Прокатимся с ветерком, мне совсем не трудно, скорее наоборот. И кофе в Клайпеде купим. С собой, на вынос, в картонных стаканах, вам достанется одна порция, а мне целых две, потому что я-то поеду туда и обратно. Вернусь сюда, как домой. Как самый настоящий местный житель, только что проводивший столичного гостя. И наверное, буду очень без вас скучать.
Сказал все это и сам удивился – с чего это меня понесло. Но хоть сердиться на себя не стал. Сделанного не воротишь, сказал и сказал, подумаешь. Собственно, даже к лучшему, что не промолчал, как всегда.
– Спасибо, – обрадовался рыжий. – «Буду скучать» вместо «наконец-то переведу дух» – совершенно неожиданный итог! И предложение ваше очень заманчивое. Но не уверен, что смогу им воспользоваться. За мной скорее всего приедут, я уже договорился, обеспечил себе комфортное отступление – ну, значит, сам дурак. Надо было положиться на импровизацию. А теперь придется нам с вами пить кофе грядущей зимой. Например, в Вильнюсе – вы же там живете, верно? Ну и отлично. Я часто туда приезжаю и знаю там несколько прекрасных забегаловок, местные жители обычно очень удивляются, когда я их туда привожу.
– Ого! Уже ради этого стоит дожить до зимы. Хоть прямо сейчас домой возвращайся, чтобы немедленно приступить к полевым исследованиям. После Роновского бара любая ваша рекомендация для меня практически священна.
– Как же я рад, что привел вас туда! Идеальное попадание. Заодно и пианино, несколько лет прослужившее умеренно удачным элементом интерьера, внезапно воскресло, отличный вышел подарок всем сразу, включая отсутствующих, нечаянный вклад в исцеление мира, точечный, конечно, но в акупунктуре важен каждый укол. Подобные штуки захочешь, а не спланируешь, тут требуется вмешательство дополнительного игрока – конечно же, неизъяснимого и неназываемого, какого еще. А уж Он-то всегда сам решает, делать ли ход, такого поди заставь… На самом деле Ронов бар нравится далеко не каждому, и всегда есть большая опасность не угадать. А это – безнадежно испорченный вечер, плюс страстное выступление Рона ночью по телефону на актуальную тему: «Прекрати таскать ко мне всяких зануд». Поэтому часто бывает так, что открываю рот, и тут же снова его закрываю. И иду к Рону один. Но вас все-таки пригласил, и теперь страшно горжусь, что угадал, и все так отлично сошлось.
– Спасибо вам за доверие. С виду-то я вполне зануда.
– Честно говоря, дело совсем не в доверии, – улыбнулся рыжий тезка. – Просто вам в тот вечер было здорово не по себе. И я не мог оставить все как есть. У меня, как вы могли заметить, очень деятельная натура, я люблю совать нос в чужие дела и быстро-быстро исправлять все, что можно исправить. И то, что нельзя – тоже, потому что в глубине души я просто не верю, что бывает нельзя. Вернее, отказываюсь это знать.
– А я, похоже, наоборот.
– Что именно – наоборот?
– Не верю, будто можно исправить хоть что-то, хоть иногда. И когда подобное все-таки происходит, вот как сейчас с моей рукой, это кажется мне настоящим чудом, и я, конечно, очень ему благодарен за то, что случилось со мной. Но общая концепция совершенно не изменяется. Чудо – значит, исключение из правил, которые, увы, никто не отменял. И хотел бы от нее отказаться, да никак не выходит. Такой уж дурацкий характер. Ну и жизненный опыт, честно говоря, только подтверждает мой пессимизм. Вечно у меня самого и у тех, кто рядом, что-то ломается, рушится, заканчивается навсегда и исправить нельзя ничего, хоть ты костьми ложись. Но у вас, похоже, действительно все иначе. Теперь это тоже мой опыт, его так просто не перечеркнуть.
– Вот это просто замечательно – что не перечеркнуть. И это, учтите, только начало! Если будете каждый день проделывать все, чему я вас научил, а по вечерам разминаться в баре на радость нашему приятелю Рону, месяца не пройдет, как…
Кивнул:
– Да, я примерно представляю, как здорово будет через месяц. Результаты уже налицо, а ведь недели еще не прошло. Вы что-то совершенно невероятное сделали, в голове не укладывается, честно говоря. Но так уж по-дурацки я устроен, что пока со мной происходит чудо, упорно оглядываюсь по сторонам в поисках – чему бы еще огорчиться? Ну просто, чтобы снова почувствовать под ногами привычную твердую почву. Вот нынче, например, обнаружил, что прокат сегвеев закрыт, и все, день, считайте, насмарку. Ну не то чтобы вот прямо весь день, но завтракать я уже не летел как на крыльях, а, скажем так, понуро брел. Не столько чтобы поесть, сколько ради возможности убить время, снова ставшее бесполезным, вернее, кажущееся таковым. И вот это, честно говоря, ужасно меня сейчас бесит – просто по контрасту со всем остальным.
– Ну так это же просто отлично, что бесит, – обрадовался рыжий тезка. – Значит, скоро все будет иначе. Вернее, оно уже прямо сейчас иначе, просто нужно время, чтобы произошедшее изменение стало очевидно и вам самому. А теперь все-таки объясните, пожалуйста, что случилось у вас с сегвеями? Я так и не понял, почему закрытый прокат может испортить весь день?
Смущенно пожал плечами:
– Просто очень люблю на них кататься. Причем не повсеместно, а только в Ниде. И конечно, планировал вовсю предаться тут этому разврату. Всю дорогу предвкушал. А потом все, сами знаете, завертелось, задул «Океанский бриз», у меня внезапно стало слишком много коктейлей, боли, музыки и надежды, в такой обстановке даже собственное имя вылетело бы из головы, если бы Рон не приветствовал меня каждый вечер: «Здравствуйте, пан Станислав». Но сегодня я все-таки вспомнил, решил покататься, пошел, а на набережной никого, только объявление, что прокат закрыт с первого октября. То есть, еще до нашего приезда. Ничего личного, просто сезон окончен. Сам, конечно, мог бы сообразить, что они работают, пока не разъедутся последние курортники, психи вроде нас с вами не в счет, кассу на нас не сделаешь. Но не сообразил, и теперь сижу на руинах собственных планов. И скорблю. При том что действительность намного превосходит все мои ожидания – это я понимаю даже сейчас. Но только теоретически понимаю, а не всем сердцем, которое ведет себя, прямо скажем, как последний неблагодарный дурак.
– Это как раз очень понятно, – неожиданно сказал рыжий. – Любая, даже самая пустяковая неудача кажется угрожающим предупреждением: эй, смотри, все снова начинает рассыпаться! А вам сейчас есть, что терять. Будь моя воля, заставил бы этот чертов прокат заработать немедленно. Хотя бы на один день, специально для вас. Но тут я, кажется, и правда бессилен. И наш дружище Рон вряд ли прячет в своем подвале старый сегвей, а кроме него я здесь никого толком не знаю. Зато, – на этом месте он поднял вверх указательный палец и ослепительно улыбнулся, – именно сегодня, по дороге на завтрак я разнообразия ради сделал изрядный крюк и совершил удивительное открытие. Обнаружил другой прокат. Не сегвеев, а велосипедов. Что, согласитесь, тоже неплохо. И он – внимание! – все еще работает. С утра и до темноты, без перерывов, я узнавал.
А вот это уже удар ниже пояса. Тезка, понятно, не виноват. Откуда ему знать. Но от этого не то чтобы легче.
– Вы совсем не рады, – огорчился тот. – Я так не играю… Нет, погодите, вы не просто не рады. Похоже, все гораздо хуже. Простите. Но, хоть убейте, не понимаю, что я сделал не так.
Нашел в себе силы улыбнуться. Потому что любой другой вариант был бы форменным свинством. Сказал:
– Ну что вы. Все так. Просто не в коня корм. Я, наверное, единственный взрослый человек в мире, который не умеет ездить на велосипеде. По крайней мере среди моих знакомых таких больше нет. Знаю, что это нелепо. Но так получилось. У меня никогда не было велосипеда, родители не купили. И при этом ни братьев, ни сестер, которые могли бы одолжить свой. Даже каких-нибудь троюродных. А у чужих детей во дворе поди допросись. Во всяком случае, у меня не вышло. «Ты же не умеешь, упадешь, сломаешь», – и точка. А теперь уже поздно что-либо менять.
– Ну во-первых, вы далеко не единственный, – заверил его рыжий. – Лично я знаю не меньше десятка людей, так и не освоивших велосипед. Ну и живут себе распрекрасно, им это просто не надо. А во-вторых, что значит «поздно»? Тот, кому хочется ездить на велосипеде, всегда может научиться. Это же на самом деле довольно просто. Главное, защитить колени и локти – просто чтобы было не страшно падать. Потому что – внимание, открываю очень важный секрет! – полное отсутствие страха сводит риск падения практически к нулю. Это, конечно, не только о велосипедной езде, но и о ней тоже… Слушайте, а хотите я вас научу? Спорим на что угодно, нынче же вечером сможем вместе доехать до Роновского бара. Насчет обратной дороги не так уверен – смотря сколько мы там выпьем. Но предварительный прогноз все равно неплохой. Ставлю – ну как обычно, обед. Что же еще?
– С возможностью получить его сухим пайком, как всегда? Ладно, годится. Учите. Должны же и вы хоть раз в жизни узнать вкус поражения.
– Я его, кстати, и так знаю, – невозмутимо заметил тезка. – Просто совсем не люблю. И поэтому всякий раз гневно плююсь, зарекаюсь проигрывать впредь и иду дальше. Обычно неплохо работает… Только одно обязательное условие: закажите себе какой-нибудь завтрак. И съешьте его прямо сейчас. На сухой паек у вас надежды мало. Я хороший учитель, все так говорят.
Подумал: «Охотно верю». Подумал: «Чем черт не шутит, может быть, это шанс?» Подумал: «Где же ты был раньше, дружище, с этим своим нелепым энтузиазмом и непрошибаемым оптимизмом? Как мне тебя не хватало все эти долгие годы, всю эту дурацкую жизнь, знал бы ты».
Но вслух, конечно, ничего не сказал. Зато заказал омлет с сыром и ветчиной и принялся бодро его уплетать – немалое достижение для того, кто внезапно обнаружил себя на самом краю пропасти, с твердым намерением прыгнуть немедленно, вот прямо сейчас. Точнее, сразу после еды.
– У вас такое лицо, словно я предложил вам стреляться, – заметил сосед, принимаясь за кофе.
Ответил, презрев правила хорошего тона, с набитым ртом:
– А примерно так и есть. Только стреляться мне, конечно, предстоит не с вами. А вот с кем именно – это хороший вопрос. Впрочем, ответ мне, похоже, известен.
– А мне скажете?
Всерьез задумался. Честно говоря, не хотелось бы говорить еще и об этом. А с другой стороны…
Решил:
– Ладно. Если смогу проехать на этом чертовом велосипеде хотя бы пару десятков метров, все расскажу. А если нет, то и говорить будет не о чем. Считайте тогда, он меня застрелил. И какая в таком случае разница, кто?
– Для любопытного, вроде меня, всегда есть разница. Но сама по себе постановка вопроса мне нравится. Будьте уверены, проедете столько метров, сколько пожелаете. И еще сотню сверху – во имя мое. Пара десятков – это, на мой взгляд, недостойный нас с вами результат.
Звучит заманчиво. А как будет на деле – ладно, посмотрим.
Защитную экипировку на прокат не давали, зато предусмотрительно продавали рядом, буквально соседняя дверь. К ее покупке рыжий отнесся чрезвычайно серьезно, выбирали добрые полчаса, осмотрели буквально все, что было в лавке, и заплатить в итоге пришлось гораздо больше, чем рассчитывал. Но спорить, конечно, не стал.
Велосипед подбирали так же долго и тщательно, в полном соответствии с ростом будущего ездока и еще какими-то неведомыми параметрами; сам в большинстве случаев совершенно не видел разницы, но благоразумно помалкивал, целиком доверившись будущему тренеру – если с самого начала не решить, что ему видней, какой смысл чему-то учиться. К тому же, был только рад, что пауза так затянулась. Чем позже окажется, что этот чертов велосипед мне все-таки не по зубам, тем дольше проживу в надежде на лучшее. Дурацкое, конечно, чувство эта надежда, но очень приятное. Трудно за нее не цепляться.
Сказать, что уже три часа спустя посмеялся над давешними опасениями, было бы неправдой. Потому что смеяться действительно хотелось, но на это не осталось сил. Последний неприкосновенный запас их ушел на то, чтобы пройти на почти негнущихся ногах несколько сотен шагов по песку, да еще и волоча за собой тяжелый велосипед, на котором худо-бедно доехал аж до самого конца одной из асфальтированных дорожек, ведущих из города в дюны.
Наконец рыжий тезка, лучший в мире тренер начинающих велосипедистов, остановился, снял и кинул на землю свое шикарное пальто:
– Садитесь. Или даже ложитесь. Места хватит.
Не удержался, спросил:
– И не жалко такое в песок?
– А что ему сделается? Это пальто только кажется неженкой и недотрогой, на самом деле оно старый боевой друг. Специально сюда в нем приехал. Куртки теоретически удобней, но в качестве пледа для внезапного пикника в дюнах они совершенно несостоятельны. Значит, отказать!
Сперва деликатно присел на краешек пальто, но уже несколько секунд спустя лежал на спине, бессмысленно улыбаясь низкому серому осеннему небу. Само как-то получилось. И хорошо.
Сказал:
– Выходит, штука была в том, что я, как дурак, пытался научиться ездить, не надев защиту? Боялся упасть и поэтому падал? Смешно. Очень поучительно и все равно смешно. Хотя смех, конечно, сквозь слезы.
– Да, без защиты очень трудно, – кивнул рыжий. – Особенно человеку с воображением, который заранее знает, как будет саднить расшибленный локоть, и ничего не может поделать с этим знанием. Ну и плюс велосипеды, на которых вы пытались поехать, наверняка были подобраны не по росту. Вы просто брали, какой есть – любую старую развалину, годами ржавевшую на даче у друзей, верно?
– А один раз даже купил, положившись на совет продавца. Дешевый, конечно, я же заранее не верил, что он мне действительно пригодится. И к сожалению, угадал. Пришлось потом подарить.
– К тому же, вы наверняка учились ездить не там, где удобно, а там, где никто не видит. Скорее всего ночью, почти в полной темноте.
– Опять угадали.
– Немудрено. Все мы примерно одинаково устроены. И учились вы, конечно же, в одиночку. А сегодня с вами был я. Я, кстати, наврал – я вообще никакой не инструктор. То есть, сам-то, конечно, неплохо и с большим удовольствием катаюсь на велосипеде. И умею правильно их подбирать, как всякий более-менее опытный потребитель. Но еще никогда в жизни никого не учил ездить. Вернее, один раз, еще в детстве, попытался научить какого-то незнакомого мальчишку, и это закончилось таким грандиозным провалом, до сих пор вспоминать не хочу… Но дело вообще не в моих знаниях и умениях. А только в том, что вы мне полностью доверяли. Ну просто так уж удачно сложилось – сперва я привел вас в Роновский бар, потом подсказал, что делать с рукой, и это уже начало приносить результаты. Поэтому рядом со мной вы ни черта не боялись. И верили каждому моему слову, какие бы глупости я ни говорил. Все это вместе отлично сработало. Не представляете, как я рад. Потому что, с одной стороны, был почти уверен, что с защитой и моей поддержкой вы быстро научитесь. Но при этом чуть в штаны не наделал, воображая наш общий провал.
Так удивился, что даже забыл об усталости. Вскочил, как ужаленный – просто чтобы посмотреть рыжему тезке в лицо, понять – это он просто шутит? Или говорит чистую правду? Тогда, пожалуй, следует пробежаться по дюнам, отыскать притаившихся где-нибудь поблизости ангелов или добрых волшебников, ответственных за произошедшее чудо, пасть им в ноги и благодарить весь остаток дня, всю ночь напролет, до утра, пока сами не попросят отстать.
Рыжий, конечно, улыбался до ушей, но глаза оставались очень серьезными. Вряд ли он шутит. С другой стороны, тем лучше. Хоть и трудно вот прямо сейчас объяснить, почему.
Сказал, снова усевшись рядом, на его пальто.
– Может быть, теперь все действительно будет иначе.
– Что именно – «все»?
Дальше - в комментариях
-
-
09.11.2014 в 16:41– Ну ничего себе, – выдохнул рыжий. И надолго умолк. Наконец сказал:
– Я только один момент не понял. Каким образом неумение ездить на велосипеде стало для вас опытом поражения, если вам даже попробовать не дали? Или поражением вы сочли неудачные попытки заполучить велосипед?
– Просто я немного приврал. Не хотел подробно рассказывать. Велосипед у меня был. Примерно пол-дня я владел им безраздельно. Но выучиться ездить так и не успел. А потом велосипеда не стало.
– Но как?!
– Ладно, расскажу по порядку. Оставить вас умирать от любопытства после всего, что вы сделали, было бы невероятным свинством. Только скрутите мне сигарету, пожалуйста. Свои я, похоже, где-то потерял.
– Не вопрос. Держите.
– Как же ловко вы их вертите!
– Ну а чего вы хотите. Хоть бывший и плохонький, а все-таки нейрохирург. Регулярные занятия любым рукоделием способствуют развитию мелкой моторики.
– Смешно. Так вот, велосипед. На самом деле мне его купили. Как я теперь понимаю, слишком большой, «на вырост», как одежду, обувь и все остальное. В то время так поступали все вокруг. Вероятно, именно поэтому у меня ничего не получалось. Ну как – несколько раз упал, проехав сколько-то метров, предсказуемо разбил обе коленки, но отступать не собирался. Я довольно упрямый. По крайней мере был.
– И смею вас заверить, остались.
– Правда? Хорошо, если так. И в тот день я дал себе слово, что к вечеру научусь – любой ценой. И спуску себе не давал. Дело было в парке, потому что во дворе я учиться постеснялся – там меня сразу засмеяли бы за неуклюжесть. А в парке никого. По крайней мере никого из знакомых. А чужие – ладно, черт с ними, пусть смеются, они не знают, кто я такой, где живу, и значит, не смогут дразнить меня всю оставшуюся жизнь. Примерно так я тогда рассуждал.
– На самом деле очень разумно – с точки зрения ребенка, который, как все нормальные дети, хочет быть как минимум не хуже других.
– Разумно-то разумно. А все равно оказалось роковой ошибкой. Потому что во дворе никто не стал бы отбирать у меня велосипед. Ясно же, что скоро с работы придет мой отец, и тогда начнутся крупные неприятности. В этом смысле, дворовые хулиганы – совершенно безопасная компания для владельца немыслимого сокровища, каковым в наших детских глазах являлся любой велосипед. Но я пошел в парк, испугавшись насмешек, и остался без велосипеда. Точка, привет.
– У вас его отняли?
– Ну да. Когда я валялся в траве после очередного падения. За завтраком вы спросили, с кем это я собираюсь стреляться. Ладно, слушайте, сейчас расскажу о своем давнем враге, которого до сих пор, будем честны, ненавижу, как последний дурак. Какой-то взрослый, как мне показалось тогда, а на самом деле, максимум десятилетний мальчишка, пробегая мимо, схватил мой велосипед, крикнул: «Смотри как надо!» – и укатил, выписывая красивые пируэты. Я сперва вообще не понял, что произошло. Думал, он просто решил показать мне, неумехе, высший класс. Думал, сейчас сделает круг, вернется и объяснит, как добиться столь потрясающих результатов. Сидел в траве, прикладывал к разбитому колену подорожник, как мама учила, ждал его. Очень долго ждал. Пока не стемнело. Только тогда до меня дошло, что рыжий мальчишка не вернется.
– Он был рыжий?
– Ага, совершенно как вы. Забавное вышло совпадение. Один рыжий лишил меня шансов научиться кататься на велосипеде, а другой рыжий это исправил – тридцать с хвостиком лет спустя. Лучше бы, конечно, раньше. Но и так хорошо.
– Представляю, что вам устроили дома!
– Да ничего мне там не устроили. Я, конечно, тоже думал, что будут страшно кричать. Может даже побьют. Вообще-то меня родители не били, но всех остальных детей вокруг – еще как. И я был вполне готов к таком повороту. Но получилось гораздо хуже. Родители не ругались, наоборот, очень мне сочувствовали. Но наотрез отказались покупать новый велосипед. Сказали – нет уж, хватит. Тем более ты даже выучиться не успел. Не получилось, значит не получилось. Не огорчайся, в мире есть много других развлечений. Хочешь записаться на плавание? Хочешь новый конструктор? Все что угодно, только не велосипед. Тем все и кончилось. До сих пор обидно. Даже вот прямо сейчас!
– Понимаю, – задумчиво кивнул рыжий. – Очень хорошо понимаю. Мне тоже ужасно обидно. Хоть плачь!
– Из-за меня?
– И из-за вас тоже. Но все-таки в первую очередь из-за себя.
– Из-за себя? Но при чем тут…
– Понимаешь, какое дело, – скороговоркой выпалил рыжий тезка, явно сам не заметив, что перешел на ты, что, кстати, только к лучшему, давно было пора. – Я же действительно хотел тебя научить. Но для начала, конечно, пофасонить, пустить пыль в глаза. Чтобы ты потом внимательней прислушивался к моим советам… Хотя нет, вру, это я бы сейчас так рассуждал, а тогда, конечно, просто для собственного удовольствия, лишний раз всех вокруг восхитить. Кто же знал, что по самой дальней аллее парка катится неведомо как заехавший на его территорию пьяный самосвал? В смысле, самосвал с пьяным водителем. Не смотри на меня так, я не призрак, явившийся с того света замаливать страшный грех, ничего мне тогда не сделалось, месяц в больнице с переломом ключицы и сотрясением того, что было у меня вместо мозга, полная ерунда. А вот от велосипеда остались рожки да ножки, о чем я, впрочем, узнал только на следующий день, когда более-менее пришел в себя. И стыдно мне было – не описать! Я, конечно, придумывал разные хитроумные планы, как раздобыть денег на новый велосипед для тебя. Был почти готов, если что, отдать свой, но не смог разыскать мальчишку, которого и видел-то мельком, встретил бы – не узнал. Родители по моей просьбе даже в милиции выясняли – вдруг кто пожаловался на кражу велосипеда? Но никаких заявлений не было. Тем все и кончилось. Ну, то есть, я думал, что все. А оно, оказывается, не кончилось. А оно, оказывается, вот так.
И умолк, уставившись на свои ловкие руки, которые, не дожидаясь команды хозяина, начали сворачивать самокрутку, взяв вместо бумаги увядший лист подорожника, а вместо табака щепотку песка.
Толкнул рыжего локтем в бок. Сказал, подмигнув:
– По-моему, нам обоим надо немедленно выпить.
И достал из кармана маленькую поллитровую бутылку с минеральной водой, без которой не выходил из дома здесь, в Ниде, где в любой момент можно случайно забрести в дюны, а дюны – это почти пустыня, тут без воды никуда.
-
-
09.11.2014 в 16:41– Я тоже не очень. Но все равно придется.
– Это еще почему?
– Фишка в том, что здесь, в дюнах, как только откручиваешь пробку, к бутылке тут же начинает подбираться ветер. Дует в нее, гудит, свистит, что-то рассказывает, а иногда поет. Доподлинно известно, что пустые бутылки ветер любит гораздо больше чем наполненные жидкостью. Это как раз понятно, воды-то вокруг и так хватает, зато полная пустота – редкость, заманчивая игрушка, дают – надо брать. Если мы выпьем всю воду, велика вероятность, что ветер захочет залезть в бутылку. А уж если он чего-нибудь хочет, непременно устроит по-своему. В точности как ты.
– И мы поймаем ветер в бутылку? А что будет потом?
– Ну как же. Мы быстренько закрутим крышку, сядем на велосипеды и отправимся к Рону. Он открывает свой бар в сумерках? Отлично, значит, сегодня мы заявимся первыми. И никто не увидит, как мы подмешиваем рассерженный куршский ветер в его «Океанский бриз». Подозреваю, это будет самая убойная смесь всех времен. Лучший в мире коктейль, идеально подходящий, чтобы отметить – я даже не знаю, что именно. Но если мы не устроим по этому неизъяснимому поводу хорошую вечеринку, будем совсем дураки.
-
-
09.11.2014 в 16:47-
-
09.11.2014 в 17:28-
-
09.11.2014 в 17:29-
-
09.11.2014 в 19:58говна и ветоклоскутков, из тряпочек. Остальные как-то ...-
-
10.11.2014 в 10:56Я на рассказ про откуп от смерти тоже обратила внимание, и Туули прекрасна, но этот больше по сердцу пришелся.
-
-
10.11.2014 в 12:46-
-
22.11.2014 в 13:51-
-
22.11.2014 в 13:52-
-
22.11.2014 в 13:58Да не то что "понравилась" - попала в цель...