[shellir]

Так как Ма Кибела сейчас бодра, весела и весьма активна, не могу отделаться от вертящегося в голове отрывка из Геймана (уже публиковала когда-то, повторю):

...я почитаю тебя своим телом...

В темно-красной комнате, где стены цветом напоминают сырую печенку, стоит статная женщина, карикатурно облаченная в слишком тесные шелковые трусы и завязанную узлом над ними желтую блузку, утягивающую и приподнимающую грудь. Ее темные волосы также подняты и заколоты в узел на макушке. Подле нее – невысокий мужчина в футболке оливкового цвета и дорогих светлых джинсах. В правой руке он держит бумажник и сотовый телефон «нокия» с красно-бело-синими кнопками.

В красной комнате – кровать с белыми атласными простынями и покрывалом цвета бычьей крови. В изножий кровати – деревянный столик с маленькой статуэткой женщины с невероятно широкими бедрами и подсвечник.

Женщина протягивает мужчине красную свечку.

– Вот, – говорит она, – зажги.
– Я?
– Да, – отвечает она. – Если ты меня хочешь.
– Мне бы следовало заплатить тебе, чтобы ты отсосала мне в машине.
– Может быть. Но разве ты меня не хочешь?

Ее рука скользит по телу вверх от бедра к груди, словно демонстрирует новый продукт.

Лампа в углу накрыта красным шелковым платком, и потому все в комнате окрашено в красные тона.

Взгляд у мужчины голодный, и потому он забирает у женщины свечу и вставляет ее в подсвечник.

– У тебя есть зажигалка?

Женщина протягивает ему коробок спичек. Мужчина чиркает, поджигает фитиль. Огонек мигает, потом свеча начинает гореть ровным пламенем, создавая иллюзию, будто движется – сплошь бедра и груди – безликая статуя подле нее.

– Положи деньги под статую.
– Пятьдесят баксов.
– Да.
– А теперь давай, люби меня.

Он расстегивает джинсы, стаскивает через голову оливковую футболку. Коричневыми темными пальцами она разминает его белые плечи; потом переворачивает его и начинает ласкать руками, пальцами, языком.

Ему кажется, будто свет в комнате потускнел и единственное освещение исходит от свечи, которая горит ярким пламенем.

– Как тебя зовут? – спрашивает он.
– Билкис, – отвечает она, поднимая голову. – Через «ки».
– Как?
– Не важно.
– Дай я тебя трахну, – задыхается он. – Я должен тебя трахнуть.
– Ладно, милый, – говорит она, – как скажешь. Но сделаешь при этом кое-что для меня?
– Эй, – вскидывается он, внезапно обидевшись, – это ведь я, знаешь ли, тебе плачу.

Единым плавным движением она перекидывает через него ногу, садится сверху, шепчет:

– Знаю, милый, я знаю, что ты мне платишь, и погляди-ка, это ведь мне следовало тебе заплатить, мне так повезло…

Он поджимает губы, пытаясь дать ей понять, что уловки шлюхи на него не действуют, что его просто так не возьмешь; она же уличная шлюха, в конце-то концов, а он почитай что продюсер, и ему ли не знать об обираловке в последнюю минуту. Но она не просит денег, а только говорит:

– Милый, когда будешь трахать меня, всаживать в меня свою большую твердую штуку, станешь ты мне поклоняться?
– Стану что делать?

Она раскачивается на нем взад-вперед: налившаяся головка пениса трется о влажные губы вульвы.

– Назовешь меня богиней? Станешь мне молиться? Станешь поклоняться мне телом?

Он улыбается. И это все, что ей надо? В конце концов, у каждого свой бзик.

– Конечно, – бормочет он.

Она просовывает руку себе меж ног, вводит его в себя.

– Поклоняйся мне, – говорит проститутка Билкис.
– Да, – выдыхает он, – я боготворю твои груди и волосы. Я боготворю твои ляжки, и твои глаза, и алые, как вишни, губы…
– Да, – проникновенно выводит она, двигаясь все энергичнее и сильнее.
– Я боготворю твои сосцы, из которых течет млеко жизни. Поцелуи твои словно мед, а прикосновение обжигает огнем, и я – боготворю его. – Слова его становятся все ритмичнее, изливаются в такт движениям тел. – Принеси мне желание утром, облегчение и благословение вечерней порой. Дай пройти в темных местах невредимым, дай прийти к тебе снова и спать подле тебя и снова любить тебя. Я люблю тебя всем, что внутри меня, и всем, что мыслях моих, всем, где я побывал, всеми снами и… – Он умолкает, с трудом ловя ртом воздух. – Что ты делаешь? Это потрясающе. Так потряс…

Он опускает взгляд на свои бедра, туда, где соединены их тела, но кончиком указательного пальца она касается его подбородка и толкает его голову назад на подушку, так что он снова видит только ее лицо и потолок над головой.

– Говори, говори, милый, – приказывает она. – Не останавливайся. Разве тебе не хорошо?
– Лучше, чем когда-либо было, – с чувством и искренностью отвечает он. – Глаза твои точно звезды, горящие в небесной тверди, и губы твои точно нежные волны, что ласкают песок, и я поклоняюсь им.

Он вонзается в нее все глубже и глубже. Он словно наэлектризован, будто вся нижняя половина его тела стала сексуально заряжена: все приапическое, налитое, благословенное.

– Принеси мне свой дар, – бормочет он, уже не сознавая, что говорит, – единственный истинный дар, и дай мне навеки стать таким… всегда… я молю… я…

И тут наслаждение, возносясь, перерастает в оргазм, который выносит его разум в пустоту. Ум, личность, все его существо совершенно пусты, а он вонзается в нее глубже, глубже, глубже…

С закрытыми глазами, конвульсивно содрогаясь, он наслаждается мгновением, потом чувствует толчок, и ему кажется, будто он висит вниз головой, хотя наслаждение не утихает.

Он открывает глаза.

И вот что он видит.

Он – в ней по самую грудину, а она, положив руки ему на плечи, мягко заталкивает в себя его тело.

Он скользит в нее глубже.

– Как ты это проделываешь? – спрашивает он или только думает, что спрашивает, но, возможно, голос звучит только в его мыслях.
– Мы это делаем, милый, – шепчет она в ответ.

Он чувствует, как, сковывая и обнимая его, плотно обхватили его грудь и спину губы вульвы. Он успевает еще с любопытством спросить себя, что подумал бы тот, кому случилось бы подсмотреть эту сцену. Он спрашивает себя, почему ему не страшно. И вдруг понимает.

– Я боготворю тебя моим телом, – шепчет он, а она проталкивает его еще глубже. Ее нижняя губа наползает на его лицо, все погружается во тьму.

Словно огромная кошка, она вытягивается на постели, зевает.

– Да, – произносит она, – именно это ты и делаешь.

Телефон «нокия» испускает высокое электронное вступление к «Оде к радости». Нажав кнопку, она прикладывает телефон к уху.

Живот у нее плоский, лабия маленькая и сомкнувшаяся. Пот поблескивает на лбу и на верхней губе.

– Да? – спрашивает она, а потом: – Нет, милая, его тут нет. Он ушел.

Прежде чем снова откинуться на кровать в темно-красной комнате, она выключает телефон, потом снова вытягивается во весь рост и засыпает.

(с) НГ