Я иду на запах огня, свет воды и тепло земли
Чертова Земфира беззастенчиво вклинилась в мой сон, однообразно причитая о том, где, когда, и почему она его искала. Сны были разбиты в мелкие печально-переменчиво-прощально звякнувшие брызги, но таких снов не жаль - я уже устала по ночам повторно решать все те же проблемы, что и днем на работе.
Прошлась босиком по нагретому обогревателем полу. Открыла окошко. Подробно, с чувством, потянулась, разминаясь со сна. Прислушалась к плеску воды в душе. И выбралась на кухню, прямо к теплу угревающегося чайника, к чуть разбавленной темноте за окнами, к звяканью керамических кружек и ложечек, к сухому шуршанию сыплющегося в резную банку темного стекла сахара.
Поймать "доброутренний" поцелуй.
Сделав себе кофе, смотреть, как из ночи прорастает младенчески-розовый свет, как из розового он становится рыжеватым, а уж потом золотистым.
Небо - как мраморная бумага, гладкий, будто полированный купол, испещренный белыми прожилками.
Радио ухитрилось меня порадовать - пришедшейся в настроение "Синей птицей" Машины Времени.
Брэдбери сплел паутину из слов, переплетшейся с фраевской "тоской по несбывшемуся". До сих пор поражаюсь, как его слова ухитряются подковырнуть чешую, нарастающую на душе, и впиться в живое. Первый раз по живому меня исколол "Чудесный костюм цвета сливочного мороженого", давно, мне было, наверное, лет четырнадцать.
Сейчас - "Drink entire: against the madness of crowds"
Прошлась босиком по нагретому обогревателем полу. Открыла окошко. Подробно, с чувством, потянулась, разминаясь со сна. Прислушалась к плеску воды в душе. И выбралась на кухню, прямо к теплу угревающегося чайника, к чуть разбавленной темноте за окнами, к звяканью керамических кружек и ложечек, к сухому шуршанию сыплющегося в резную банку темного стекла сахара.
Поймать "доброутренний" поцелуй.
Сделав себе кофе, смотреть, как из ночи прорастает младенчески-розовый свет, как из розового он становится рыжеватым, а уж потом золотистым.
Небо - как мраморная бумага, гладкий, будто полированный купол, испещренный белыми прожилками.
Радио ухитрилось меня порадовать - пришедшейся в настроение "Синей птицей" Машины Времени.
Брэдбери сплел паутину из слов, переплетшейся с фраевской "тоской по несбывшемуся". До сих пор поражаюсь, как его слова ухитряются подковырнуть чешую, нарастающую на душе, и впиться в живое. Первый раз по живому меня исколол "Чудесный костюм цвета сливочного мороженого", давно, мне было, наверное, лет четырнадцать.
Сейчас - "Drink entire: against the madness of crowds"