Поскольку у меня ловко потерялся еще и пост с тарошным виш-листом, я решила, что и его неплохо бы восстановить. Но перед этим захотелось провести инвентаризацию имеющихся колод. Теперь я, в последнее время считавшая, что у меня "осталось немного колод, большую часть раздала" осознала, что колод в дом наползло опять чуть более, чем с избытком - конечно, до давних 57 я не добралась, но все же их чуть более, чем дофига.
С объемом ужаса можно ознакомиться под катом, там же можно взглянуть на те колоды, которые я хотела бы отдать вотпрямщаз.
Теперь я, к слову, сомневаюсь в том, что мне нужен тарошный виш-лист )

Колоды (Таро и Оракулы), которые сейчас есть в доме:

Основные рабочие колоды:
1. New Vision Tarot
2. Druid Craft Tarot

Используются исключительно в личной и магической работе:
3. Dreampower Tarot
4. Faeries' Oracle by Brian Froud
5. Heart of Fairy Oracle by Brian Froud
6. Fairy Ring Oracle

Алтарные:
7. Wild Wood Tarot
8. Decameron Tarot
9. Азбука Таро

Тоже в работе:
10. Fairytale Tarot (by Mahony-Ukolov)
11. Fairytale Tarot (by Lisa Hunt)
12. Osho Zen Tarot
13. Messenger Oracle
14-15. Universal Waite Tarot / Rider Waite Tarot Mini (учу на них, сама не работаю)
16. Circle of Life
17. Shadowscapes Tarot

Крайне редко в работе:
18. Таро Гномов (наработанная, но я с ней наигралась. Еще немного - и кому-нибудь отдам)
19. Таро красных драконов (какбэ теоретически колода не моя, но она тут уже столько лет)

Оракулы по Огаму:
20. Ogham the Celtic Oracle (Pracownik)
21. Green Man Tree Oracle
22. Voice of the Trees
23. The Celtic Tree Oracle

Коллекция.
24. Camelot Oracle
25. Tarot of the Origins. Уже раритет.
26. Druid Plant Oracle
27. The Wisdom of Trees Oracle
28. Goddesses Tarot by Susan Seddon Boulet
29. Animal Spirits Knowledge Cards by Susan Seddon Boulet
30. Tarot of the Cat People
31. Visconti Sforza - полный репринт от U.S.Games Systems. Гига. (готовится перебраться в раздел "готова отдать")
32. Bruegel Tarot
33. Mistische Kipper (скучно все же в ленорманоподобных, хотя эта миленько нарисована. Так что, возможно, и ее буду отдавать)
34. Good Witch, bad witch
35. Мифологическое таро. Не доходят до него руки - в целом, надо подумать над тем, чтобы отдать.
36. Pagan Tarot. Скоро буду отдавать, думаю.
37. Tarot of the Elves

Ни туда, ни сюда
38. Tarot Carl-W. Rohrig giga (нет, на гиге мне работать негде. Готова даже с ними расстаться, наверное)
39. Mary-El Tarot

Готова отдать:
40. Sacred Sites Tarot (Таро священных мест)
41. Archeon Tarot (не вписались в список моих рабочих колод, так что ищут нового хозяина)
42. Пост Таро
43. Таро пространства вариантов Зеланда
44. Таро изменения формы
45. Black Cats (хорошие руки для этих котиков уже есть), надеюсь, к Йолю сошью для них мешочек и отдам.

Словом, "то неловкое чувство, когда ты думаешь, что у тебя около 20 колод, а их 45".
Довольно большая часть колод, к сожалению, повисла в формате "не пользуюсь, но отдать жалко". Надо как-то с ними таки потихоньку прощаться и отпускать...

@темы: домашнее, колоды, тарошное

---

Вари эту зиму в котле,
Мать, создающая снег
На синем огне,
Что не греет, а студит.

Пусть текут через край
Туманы, и стужа
И ветер холодный
И тысячи тысяч снежинок

© Shellir
20.11.14

@темы: гимны, гимны забытым богам, Боги и Богини

---

GW2

А вот у меня, например, порой случается игровое. Я даже порой пытаюсь на это самое игровое подсадить окружающих - с переменным, конечно, успехом.
Но всё же могу не сказать, что эту игру в последнее время люблю больше всех прочих.
Она очень аккуратно и красиво сделана (а с новой видюхой кругом вообще рай). Она лишена многих недочётов других mmporpg. В ней каждые две недели новый кусок storyline (и эта storyline вполне цельная) или какой-нибудь праздник (на последнем Хелловине я просто отдохнула душой. Теперь жду Wintersdays).
И я очень люблю своих тамошних персонажей.

@темы: игры

---

Где-то в недрах дневника окончательно потерялся мой книжно-игровой вишлист. Адрес поста я знаю, только он все равно не открывается и по тэгам не ищется.
Словом, я решила это считать поводом составить новый виш-лист на эту тему. Начну с малого и совершенно ясного, а остальное подтянется, думаю.

НА АНГЛИЙСКОМ И ПО РАБОТЕ

The Poet'S Ogam: A Living Magical Tradition by John-Paul Patton
The Ogham Roads by Michael Kelly
Standing Stones and Other Monuments of Early Ireland
The Book of Ogham: Celtic Tree Oracle by Edred Thorsson
Ogham: An Irish Alphabet
The Book of Ogham by Peter Armstrong
Celtic Tree Magic: Ogham Lore and Druid Mysteries by Danu Forest
The Sidhe: Wisdom from the Celtic Otherworld
The Celtic Book of Living and Dying: The Illustrated Guide to Celtic Wisdom
Masks of Misrule: Horned God and His Cult in Europe by Nigel Jackson
Cetlic Symbols - очень нужна
Ogham and Coelbren: Mystic Signs and Symbols of the Celtic Druids
Fang and Fur, Blood and Bone: A Primal Guide to Animal Magic by Lupa

СКАЗКИ

Baba Yaga and Vasilisa the Brave
Tasha Tudor's Heirloom Crafts

ДЕ ЛИНТ

Charles de Lint в бумаге на английском. Все что угодно, кроме Ivory and the Horn и Forests of the Heart.

FABLES

Я очень люблю Fables, но на английском у меня есть только три книжки - Witches (Vol. 14), Camelot (vol.20) и Legends in Exile (Vol. 01) + роман по Fables - Peter & Max by Bill Willingham. Всего остального - нет, и я была бы рада, если бы было.
Одну позицию ставлю для примера:
Fables TP Vol 02 Animal Farm
На русском все шесть первых томов Fables (Сказок) у меня есть.

ГЕЙМАН

Hansel and Gretel
The Graveyard book именно в этом издании - другое у меня есть.
Black Dog и Monarch of the Glen

BROM

The Child Thief: a novel
Devil's Rose
Plucker: an illustrated novel
Lost Gods

Народный костюм:

«Орнамент русской народной вышивки» Маслова Г.
«Русский народный свадебный костюм» С. В. Горожанина, Л. М. Зайцева
Вышивка Гумилевской

Альбомы (пока не актуально):

Обри Бердслей
Дикая природа России
Камчатка, которую я люблю Игоря Шпилёнка
Луис Комфорт Тиффани
Альбом Lalique (а желательно не один)

Не-беллетристика:

♥ Представления о смерти и локализация иного мира у древних кельтов и германцев - букинистика, 1.5-2к
«Мерлин. Моргана. Артур» Мишель Рио

*ИГРЫ*:

Эта Цивилизация Сида Мейера или вот эта. Не знаю, какой вариант лучше.
Тайна Леонардо и аддоны к ней

@темы: книги, вишлист

---

Сегодня (уже сегодня!) у нас второй день Ярмарки. Прекрасная Сириксс даже уже успела собрать небольшой пост о том, как все было в среду, насколько всё получилось офигительно, красиво и празднично.
Дублирую тут ее пост целиком:

Оригинал взят в LJ Sirickss

Ярмарка получилась удивительно душевной и по-настоящему домашней.
Первый день всегда сумбурный и очень насыщенный, а завтра будет ещё лучше! Тем более что обещают если не снег, то хотя бы солнце :-)
Успокаиваю сразу: осталось на удивление много, хотя все уходили с полными не то что ладонями - сумками!- цветного стекла. Фотографий мало и от бедра, но до того уютные, сама радуюсь сейчас, пока пишу.
Приходите завтра, будем очень!

читать дальше и смотреть много картинок:

Так всё выглядело перед самым началом :-)
Самайн не отпускает, Йоль уже скоро. Снеговик из тыквочек, чёрно-рыжие скатерти и свечи, белые ангелы под ветками золочёного бешеного огурца. И цветы со дня рожденья.











Знали бы вы, как пахнут восковые свечи!
Мёдом, горячим плотным теплом, силой зрелого лета.



Немного передохнуть и снова взять фоцык в руки получилось уже через несколько часов.
За это время запас ништяков несколько уменьшился, зато появились подарки и необычайной красоты свежие цветы!





Разбежались все малыши-триподы, отчего создалось впечатление, будто мы продаём тыквы))

Кстати, светящийся занавес на окно - это чудо.
Уже второе чудо! Первое на стене напротив, сижу сейчас между ними :-)



Догорает длинная чёрная свеча, отлитая Шеллой специально для ярмарки.
Простая и тонкая, всё с той же серебристо-чёрной неповторимой фактурой и тем же набором ингредиентов. Честно отработала более 7 часов.
Может быть, чуть позже нечто подобное можно будет и приобрести.





Котики соизволили проявиться.
Более того, они почти всё время тусили в комнате, хотя обычно предпочитают отсыпаться подальше от. На сей раз их можно было мимишить и даже иногда брать на руки.
Исключая Кукушкину, разумеется.



Однако, Дева почтила своим вниманием сначала главный стол, а ближе к вечеру улеглась на горку керамики, да и проспала там всю ночь. Обороняла позиции, изредка взмыркивая и погромыхивая посудой во время потягушек.
Позже оказалось, что серьги Аксиньи она также благословила.
Вроде, всё цело) Знают коши, где подпитаться.





Рыжий привычно тянулся ко всему рыжему.
Медовому, апельсиновому, тыквенному,..



...и розовому.
Настоящий самайнский букет!
Благодарю ещё раз. Прекрасен совершенно.





Как всякий психопат, бггг, я весьма сентиментальна. Somewhere deep inside.
Никакими словами не передать мою благодарность за подарки.



Вечером, уставшая до прозрачности, собрала натюрморт - он ещё не полон, нету здесь волшебных эликсиров лета Танюшки и целого пакета ведьминых свечей Шеллы и Дивы! - и, знаете, попустило.
Бытие организатором не позволяет насладиться праздником в полной мере. Крутишься, бегаешь, поправляешь оборочки и разруливаешь нерулимое, знакомых не узнаёшь (Саша, прости, это было эпично, познакомиться ещё раз)! А потом сядешь одна в тишине - и так хорошо, что чуть не плачешь от радости.

Столько добрых слов, столько любви я получила за день.
И подарки! Свечи! Цветы! Чай любимый, книги! Топливо! Простите, но дальше уже только капслоком))

За вишнёвую настойку - амброзия, дар богов!- благодарю отдельно и особо.
Ничего подобного никогда не. Восторг.



Благодарю вас, каждого.
Лучший подарок - осознание того, сколько чудесных людей рядом.
Благодарю Мир за то, что вы есть.



Похоже, что с Исландией меня связывает гораздо больше невидимых нитей, чем казалось.
Любимые свечи с ароматом подогретого с ванилью и мёдом молока, украшенные ягодами рябины, кусочками лавы и мхом, оставлю на Имболк.



И букет - в тон и по фактуре!



И это я ещё не рассказала про Мастера слова и письма Марину Маркову, неописуемо стильную даму, прибывшую на перекладных под самый финал первого дня. До сих пор не верю, что встречаю таких уникальных людей.
Нам показали сердечное письмо 1917 года, тонкую паутину бисерных букв на истлевающей бумаге.



Волшебства вокруг так много, что и не выскажешь.
Завтра, когда соберётесь на ярмарку, можете быть уверены, что все водители всех маршруток будут знать адрес вплоть до этажа, а жители Nских квартир всех домов в округе подскажут, что "Татьяны здесь нет. Вообще никакой Татьяны здесь нет". На некоторых подъездах даже стикеры с этой ценной инфой есть



Убираю временный пост и дублирую здесь инфу о наличии.
Окончательно и бесповоротно закончились только снежинки (в любой форме) и шипастые свечи Волка.
Руны тоже нашли достойного хозяина - и я рада.
Белые свечи пока закончились, но Шелла привезёт к 15-00 ещё не менее семи больших белых и немного чёрных, больших и малых. К трём, обращаю ваше внимание!
Весь день мне снова будет помогать Аннушка . Керамики осталось немного, но обещано ещё :-)
Змеек Аксиньи - осталось, половина от.
Прочего стеклянного - домики, ангелочки, нотки, палки-стыкалки, бутылочки и уж тем более травки - есть! Много.

Напомню, что основной пост с ценами, фотографиями и вообще - вот тут.
Адрес спрашивайте, завтра последний день :-)

@темы: домашняя ярмарка

---

Первый день Домашней Ярмарки закончился, следующий - в эту субботу, 15 ноября, с 13 до 19.

Что касается моих свечей:
За первый день купили очень много, я такого немного не ожидала. Прямо сейчас у Sirickss остались в наличии:
Чёрные: 3 больших и 4 маленьких
Рыжие, осенние: 5 больших оранжевых и 2 маленьких

Бело-золотые свечи ушли все, но в субботу я привезу еще штук 5-6. Возможно, привезу еще чёрных, но вот рыжих - сколько осталось, столько осталось, воспроизвести их сейчас уже невозможно.

Один нюанс: в субботу я приеду не к открытию Ярмарки, а попозже - примерно к 15 часам. Поэтому, если вы планируете покупать мои свечи, то рассчитывайте, какие вы больше хотите застать - рыжие (тогда надо приезжать примерно к началу ярмарки) или белые - тогда приезжайте к 15.

Еще полностью разошлись снежинки Sirickss, их нет и до субботы не будет, а все остальное - есть, и в достаточных количествах. Так что всех ждём )

@темы: домашняя ярмарка

---

Добрая Сириксс отсыпала мне фоток моих же свечей, поэтому еще немножко про ярмарку:

Наша Осенняя Домашняя Ярмарка начинается уже завтра.

Что будет:
Мои свечи, трех цветов:
- Рыжие и красные, "Благословение осени", с аромомаслами и толчеными осенними листьями, пойманными на лету - кусочек осенней щедрости, который можно использовать и зимой.
- Черные, без серебра, чистилки с тремя ладанами, углём и солью.
- и бело-золотые, чтобы заполнить светом пространство после чистки или вообще добавить света там, где это нужно.
Сириксс сделала про мои свечи пост, можно посмотреть вот тут.

Возможно (к сожалению, точнее пока не ясно) будут черные свечи с шипами Волка, посмотреть фотографии этих свечей и прочитать о них можно тут. Если они будут на ярмарке, то всего лишь 5 штук.

Будет стекло Сириксс, конечно же:
- Будут совершенно офигенные снежные "волшебные палочки" - снежинки на палочках, которые можно красиво положить в зимний коктейль или ткнуть в цветочный горшок для пущей красивости. Их немного, я пыталась вчера отжать у Татьяны хоть одну, но мне не дали, потому что "все на ярмарку, всё для победы". Если успею - куплю себе такую в субботу.

Кроме снежинок, у Сириксс будет тотальная распродажа всего: ангелы, дихроика, кулоны, домики, травки в стекле, куча всего. Картинки и описания можно посмотреть вот здесь.

Будут восковые катаные свечи Дивы - их, так же как и моих, в достатке. Ну, каких-то будет поменьше, чем летом, каких-то побольше, но мои любимые денежные - маленькие, пузатенькие, похожие на златых тельцов, - будут )

Про Дивины свечи можно подробно почитать вот тут.

Будут неожиданно вот такие змеесерёжки, имитирующие плаги - от Аксиньи Топилиной

Будет керамика Кукси, но мы ее еще не видели, фотографии будут позже.
Но, говорят, будет что-то с узорами, что-то трехногое, что-то миниатюрное и кружки ) Больше ничего не знаю )

Ярмарка проводится:
12 ноября (среда) с 13:00 до 20:00;
15 ноября (суббота) с 13:00 до 19:00.

@темы: свечи, дни, домашняя ярмарка

---

Сегодня отвезла к Sirickss 15 килограммов своих свечей. Специально взвесила, было любопытно.
Вообще, кстати, их не так уж и много, как может показаться. В этот раз на ярмарке будут только три цвета:
- Рыжие и красные, "Благословение осени", с аромомаслами и толчеными осенними листьями, пойманными на лету - кусочек осенней щедрости, который можно использовать и зимой.
- Черные, без серебра, чистилки с тремя ладанами, углём и солью.
- и бело-золотые, чтобы заполнить светом пространство после чистки или вообще добавить света там, где это нужно.

Бело-золотых не делала тысячу лет, теперь их снова есть у меня. Их не очень много - на ярмарке будут всего девять пятигранок.

Ещё будут черные свечи с шипами Волка, посмотреть фотографии этих свечей и прочитать о них можно тут

Самое ловкое, что я могла сделать перед ярмаркой - это забыть фотоаппарат со всеми свечными фотографиями у Sirickss. Так что пока выкладываю свою инстаграммофотку (качество - ужос-ужос), а к вечеру Sirickss обещала досыпать фотографий из своих, и появятся более приличные фотографии. Впрочем, рыжие я уже показывала - на них можно посмотреть вот тут

Домашняя Ярмарка у Сириксс будет уже на этой неделе:
12 ноября (среда) с 13:00 до 20:00;
15 ноября (суббота) с 13:00 до 19:00.

За явками и паролями пишите мне в личку или даже лучше напрямую Sirickss в ЖЖ.

Посмотреть, как это было в прошлые разы, можно в ЖЖ Сириксс по тэгу домашняя ярмарка, а кое-что - тут, по аналогичному тэгу
Я буду на ярмарке только в субботу, если кому-то особенно надо именно меня.

@темы: свечи, шельское, домашняя ярмарка

---

Я добралась до "Ветров, ангелов и людей" Фрая, и этот рассказ меня совершенно покорил. Совершенно не хотелось, чтобы он заканчивался.

Если долго сидеть на берегу реки

Остановился скорее от удивления. Вообще-то не собирался. Никогда не подвозил голосующих, хотя в юности сам немало покатался автостопом и теоретически был на их стороне. А на практике просто ленился – не останавливаться, конечно, а разговаривать. По собственному опыту знал, что болтовня попутчиков считается своего рода платой добросердечному водителю, следовательно, совершенно неизбежна. Ну их.

А тут остановился. Потому что человек, голосующий на обочине, по всем признакам голосовать на обочине никак не мог. Меньше всего на свете он походил на путешественника-автостопщика. И на крестьянина, которому срочно надо добраться до соседнего городка, тоже, прямо скажем, не очень. Долгополое пальто, щегольские ботинки, элегантный дорожный саквояж и венчающая это великолепие шляпа делали его похожим на манекен из дорогого магазина, выставленный на дорогу какими-то шутниками. Сходства с манекеном добавляли почти неестественно правильные черты очень бледного лица.

Только затормозив в нескольких шагах от голосующего, сообразил, в чем тут, может быть, дело. Спросил, опустив стекло:

– Что-то с вашей машиной?

– Сцепление, – подтвердил незнакомец и улыбнулся столь ослепительно, словно добивался этой поломки всю свою сознательную жизнь, и вот наконец получилось, можно начинать хвалиться достижениями всякому встречному.

К улыбке прилагались веселые глаза цвета мокрого песка и ямочка на левой щеке, окончательно и бесповоротно устранившая всякое сходство с наскоро оживленным манекеном. Что, безусловно, только к лучшему. Если уж, проезжая мимо диковинной фантасмагории, имел глупость нажать на тормоз вместо газа, приятно обнаружить перед собой вполне обычного человека, отличающегося от прочих людей разве что чудесной способностью сохранять хорошее настроение перед лицом житейских невзгод.

Будущее машины уже устроено, – сказал незнакомец. – Бедняжка обрела приют в ближайшем деревенском автосервисе; кажется, ей очень понравился один из тамошних мастеров. Тот, что помоложе. Чувства ее, подозреваю, взаимны; по крайней мере прекрасный юноша заявил, что готов расстаться с новой подружкой не раньше, чем через три дня. Но скорее все-таки через четыре. А через неделю – идеальный вариант, с гарантией. Что целиком и полностью устраивает всех, кроме меня. Потому что эту неделю я как раз планировал провести в Ниде. Властелин моего будущего жилья велел явиться за ключами не позже шести. Что хочешь, то и делай. Видимо, это и называется «настоящее приключение». Еще сегодня утром я о чем-то таком смутно мечтал, а теперь, признаться, в некоторой растерянности, как всякий счастливчик, чьи потаенные желания внезапно сбылись… А вы случайно не едете в сторону Клайпеды? Это могло бы спасти как минимум одну заблудшую душу. Мою.

Подумал: «Надо же, всего один взрослый человек, а тараторит, как дюжина старшеклассниц. Худшего попутчика захочешь, не выдумаешь».

Но вслух почему-то сказал:

– Будете смеяться, но мне тоже надо забрать ключи от квартиры до шести. И не где-нибудь, а именно в Ниде. Поехали.

«Господи, это я произнес? Сам? Добровольно и без принуждения? Покарай меня за это, пожалуйста. Ах, ну да, Ты – уже. Авансом».

Поспешно добавил, хватаясь за свой любимый порок, как утопающий за соломинку:

– Только учтите, я курю. В том числе, за рулем. «Camel» без фильтра. И это неотменяемо.

Чем черт не шутит, вдруг этот болтун убоится пассивного курения и с воем убежит в лес. Где ему в таких шикарных штиблетах самое место.

Но незнакомец только заулыбался еще шире.

– Я тоже курю и тоже без фильтра. Самокрутки. «Drum».

Один-один.

В машине он снял шляпу и оказался огненно-рыжим, словно костер на голове развели. Вызывающий цвет волос так же плохо сочетался с элегантным обликом незнакомца, как и голосование на дороге. Как будто все рыжие обязаны расхаживать по улицам в драных штанах и свитерах с альтернативно растянутым воротом. А еще лучше – в клоунских трико и только по арене цирка. Там им самое место, потому что лично я в цирк – ни ногой. И все довольны.

Никогда не любил рыжих, особенно мужчин. К женщинам был снисходительней. Всегда есть надежда, что они просто крашеные. Глупо, конечно, кто бы спорил. Но тут ничего не попишешь, объекты непроизвольной неприязни не выбирают. Некоторые вон вообще кошек не любят. Или пауков. Хотя, скажите на милость, что может быть прекрасней паука? Разве что кошка.

Невольно улыбнулся, представив, как озвучивает вслух свой внутренний монолог. Иногда ужасно хочется взять да и выложить все начистоту, без цензуры – просто чтобы посмотреть на лицо собеседника.

Рыжий ухмыльнулся так ехидно, словно и правда подслушал его мысли. Вслух, впрочем, ничего не сказал, а вынул из внутреннего кармана пальто кисет и принялся скручивать сигарету, да так ловко – хоть на видео записывай этот мастер-класс. Объяснил:

– Давно хотел покурить, а на улице такой ветер. Все разлетелось бы сразу к чертям, в разные стороны.

И умолк. Как оказалось, вполне надолго. Примерно на пятнадцать километров, если верить отчету поставленных вдоль трассы столбов.

Наконец заговорил:

– Думал, я один такой псих – ехать на Нерингу[3] в октябре, да еще на целую неделю. Удивительно, что нас оказалось двое.

– Если на неделю, то вы действительно один. Я гораздо хуже. Я туда как минимум на месяц. А может, вообще до декабря. Как пойдет.

Даже рассердился на себя за такую откровенность. Мог бы просто кивнуть. Ну или промычать многозначительно: «Дааа». Для вежливого ответа вполне достаточно, а больше не надо. Перебор.

Но вместо того чтобы угрюмо умолкнуть, вдруг попросил:

– А сверните-ка и мне самокрутку. Сто лет этот табак не пробовал. А когда-то очень его любил.

– А потом «Drum» как-то внезапно исчез из продажи, – кивнул незнакомец. – Я свой нынешний запас из Франкфуртского аэропорта привез, буквально неделю назад случайно увидел там в киоске и цапнул. И понял наконец, в чем тайный смысл всех этих неизбежных пересадок во Франкфурте, без которых дальше соседнего хутора хрен улетишь.

Протянул виртуозно свернутую сигарету и снова притих – почти до самой Клайпеды.

А на въезде в город сказал:

– Сейчас только половина третьего, а я знаю, где тут варят отличный кофе. И парковка рядом, и от парома это все буквально в двух шагах. Соглашайтесь!

Хмыкнул:

– Совсем дураком надо быть, чтобы с вами спорить.

– Отлично! – азартно воскликнул рыжий. – Так и знал, что вы тоже планировали выпить кофе перед паромом, а из-за меня передумали, потому что с попутчиком, который к тому же сразу объявил, что торопится, это уже совсем не то. Не желанная пауза, а суетливая заминка, так что ну его совсем. Да?

Почти смутился – надо же, как точно он сформулировал. Молча пожал плечами, и только припарковавшись, признался:

– Штука еще и в том, что я не знаю здесь ни одной путной кофейни. Собирался пробежаться по центру наугад – что-нибудь да найдется. Так что спасибо, выручили.

– Только чур кофе с меня, – строго сказал рыжий. – Если уж так вышло, что я – пассажир и бесполезный балласт. – И мечтательно добавил: – Еще с собой возьмем, там можно купить на вынос, в картонном стакане с крышкой. Самый вкусный кофе – тот, который пьешь в пути.

Надо же, рыжий, а так правильно все понимает. Чудеса.

Уже когда ехали, вернее, стояли на медленно пересекающем залив пароме, рыжий спохватился.

– Меня зовут Станислав, – сказал он. – Простите, что сразу не представился. Вечно упускаю из виду такую вот обязательную ерунду. Со стороны, наверное, выглядит невежливо.

– Ничего, я тоже постоянно забываю – то представиться, то вовремя улыбнуться, то вообще попрощаться перед уходом. И, боюсь, успел прослыть лютым хамом. А меж тем, мы с вами тезки. Чего только не бывает.

– Чего только не бывает, – эхом повторил рыжий. И приветственно поднял картонный стакан с кофе: – Ваше здоровье, тезка.

Ухмыльнулся, поднимая в ответ свою картонку:

– Лэхаим!

И тут же подумал: «Сейчас небось скажет, самое время перейти на ты. И все испортит».

Но рыжий молчал, глядел в небеса, улыбался горланящим чайкам. Надо же, какой правильный тезка достался. Думал, таких больше не делают.

Тезка заговорил уже на суше, когда отъезжали от парома.

– Есть на земле такие целительные места, где кажется, будто все поправимо. Вообще все! А иногда не просто кажется, а действительно выправляется, стоит пробыть там подольше. Но эта коса – единственное известное мне место, где сразу становится не важно, поправимо что-то там или нет. Потому что оно – не в счет. Ничто не в счет в тот момент, когда попадаешь сюда и обнаруживаешь, что ты наконец-то есть. И конечно, сразу встает вопрос, кто был на твоем месте прежде. Да и был ли хоть кто-то? Ох, не факт. Который раз приезжаю сюда, и всегда удивляюсь заново: надо же, я все-таки есть! И понимаю, как устал от небытия, которое только что, буквально полчаса назад казалось моей жизнью. Удавшейся во всех отношениях, смех в зале.

Растерянно кивнул – все так. Сам чувствовал примерно то же самое, только сформулировать до сих пор не мог. Что, впрочем, неудивительно. Просто не с кем было об этом говорить до сегодняшнего дня. И вряд ли еще когда-нибудь будет, так что можно не трудиться запоминать, проехали.

На окраине Ниды рыжий попросил:

– Высадите меня тут, пожалуйста. Еще и пяти нет. Времени – вагон. И если уж выпала мне раз в жизни удивительная возможность войти в этот городок пешком, грех ее упускать.

Хотел спросить: «А саквояж? Он же тяжелый». Но промолчал. Взрослый человек, сам небось знает, что для него хорошо, а что нет. И вес своего багажа наверняка учел в расчетах. А если не учел, тем хуже – для него, не для меня. Какое мне дело.

Оставив лучезарно улыбающегося попутчика за поворотом, подумал: «Для рыжего он оказался недостаточно противным. И даже недопустимо приятным – для рыжего-то! И тут, выходит, обманул. Подвел. Ненадежный народ эти рыжие, совершенно нельзя на них положиться. Что и требовалось доказать». И рассмеялся вслух, наедине с собой, чего с ним не случалось уже много лет. А может, вообще никогда. Хрен теперь припомнишь.

Квартира в доме на улице Тайкос оказалась ровно такой, какую заказывал, на что, признаться, расчет был невелик. У этой конторы куча квартир под сдачу, причем в разных домах, а фотографий на сайте раз, два и обчелся, поэтому заселение всегда лотерея – что мне достанется на этот раз? Однако обошлось без сюрпризов, все как на картинке: просторная кухня-гостиная, крошечная спальня и длинный узкий балкон, на который можно выйти из обоих помещений. И последний, четвертый этаж – для низкорослой Ниды это довольно высоко. Хотя дай волю, забрался бы, конечно, еще выше. Вот например, на маяк. Но на маяке комнат не сдают.

Ладно, и так неплохо.

Прикинул: когда сейчас темнеет? Около семи? Вполне можно жить, если не рассиживаться и выйти из дома вот прямо сейчас, отложив на потом обед, кофе и даже перекур. Время дорого, особенно когда оно – мост между светом и тьмой, по которому или идешь добровольно, или волоком тащат, но остановиться не получится ни на миг. Так уж все устроено.

Знакомой дорогой пошел в дюны и бродил там до самых сумерек без цели и смысла, зато в тишине, почти не глядя по сторонам, стелился по ветру, пригибался к самой земле, а в сумерках упал на холодный песок, лицом к стремительно синеющему небу – пропадать, так пропадом. Лучше прямо здесь и сейчас. За тем и приехал.

Но конечно, так и не пропал. Это только звучит просто и прельстительно, а на практике мало кому удается. Вместо того чтобы пропасть, начинаешь мерзнуть и чувствовать себя полным идиотом. В конце концов, становится просто скучно. Поэтому приходится подниматься, отряхиваться и брести домой в полной темноте, повинуясь скорее внутреннему компасу, чем меткам, указывающим путь.

Добрался, конечно. Еще и в супермаркет зашел по дороге. Если уж не пропал, глупо игнорировать тот факт, что жизнь твоя продолжается, и испортить остаток вечера аскетическим подвигом.

Дома сразу включил чайник, пока грелась вода, сложил покупки в холодильник. Заварил кофе прямо в кружке – «по-польски», «по-офицерски», как ни назови, а все равно дрянь. Но придется привыкать, джезва осталась дома. Причем не по рассеянности ее забыл, а сознательно не взял. И еще кучу полезных вещей, при том что места в багажнике полно, хоть пол-квартиры перевози. Но какой смысл путешествовать, если всюду таскать за собой удобные домашние привычки. Нет уж, пусть на новом месте будет новая жизнь. Решил так.

Теоретически это звучало прекрасно, но на практике вся эта «новая жизнь» сконцентрировалась в горьком глотке мутного, скверно заваренного кофе.

Подумал: «Ай, ладно. Ко всему можно привыкнуть». Попробовал вынести на балкон кресло, но оно не пролезло в дверной проем. Пришлось ограничиться табуретом. Уселся на него, отхлебнул стремительно остывающей кофейной бурды, закурил. Подумал: «Ну вот, я здесь». Подумал: «Началась новая жизнь». И чуть не заплакал от разочарования, потому что новая жизнь оказалась подозрительно похожа на старую: вечер, кофе, сигарета, балкон, одиночество и молчание – тоже удобная привычка, только его в отличие от джезвы дома не оставишь, хочешь, не хочешь, а оно всегда с собой. Плюс восхитительный, сладкий, густой от сырости воздух. Минус некоторые удобства, минус городской шум за окном, минус надежда на то, что скоро все станет как-нибудь иначе, стоит только собрать дорожный рюкзак, сесть за руль и поехать, все равно куда – да вот хотя бы в Ниду. Осенью там, наверное, удивительно хорошо.

Тут и правда удивительно хорошо. Но это ничего не меняет. С самого начала мог бы догадаться.

На соседнем балконе, отделенном от его территории лишь невысокой, до пояса перегородкой, хлопнула дверь, вспыхнул огонек чужой сигареты. Ничего не попишешь, всюду жизнь.

– Привет, – сказал невидимый пока сосед. Очень знакомым голосом.

Ничего себе совпадение.

– С самого начала подозревал, что у наших ключей один и тот же хозяин, – усмехнулся давешний попутчик. – Вернее, менеджер, спешащий сбежать с работы пораньше, до шести. Эта контора, как я понимаю, тут пол-дома выкупила под сдачу. Если еще не весь. И соотношение цена-качество у них, пожалуй, лучшее в городе. Так что совпадение невероятным не назовешь – мы оба разумные люди и сделали оптимальный выбор. Хотя угадать этаж – это все-таки надо было уметь. Это мы с вами молодцы.

Вздохнул:

– Да уж.

– Я вам сочувствую. Небось ехали в Ниду за молчанием? Сюда все за ним едут, особенно в не сезон. А заполучили общительного соседа. В этом качестве я довольно ужасен, увы. Но постараюсь держать себя в руках. Сейчас докурю и пойду в дом. И поищу, из чего можно сделать кляп. Если найду, заткнусь до утра.

Улыбнулся:

– Это не обязательно. На самом деле я даже рад, что так получилось. Как раз обнаружил, что приволок сюда свое домашнее молчание, полный багажник, а значит, местного мне все равно не достанется, в полный кувшин ничего не нальешь. Лучше бы джезву взял, болван. В кружке получается невероятная дрянь.

– Это как раз не проблема, – отмахнулся новый сосед.

Не стал спорить. Давно уже привык, что большинству так называемых любителей кофе на самом деле все равно, как его готовить. Во всяком случае, сочувствия у них в подобной ситуации не найдешь. Кофе у тебя есть? Есть! Ну и все в порядке. В кружке заваривать – а что тут такого? Нормально получается. Почти «френч-пресс».

Но тезка, бывший попутчик, неожиданно добавил:

– Я отдам вам свою. Мне ее неожиданно подарили прямо утром, перед отъездом, не успел отвезти домой. Отдавая машину в ремонт, вспомнил и вынул из бардачка – все-таки подарок, жаль будет, если окончит свои дни в захолустном автосервисе. Хотя я всегда готовлю кофе в такой специальной хитрой машинке для эспрессо, которую тоже ставят на плиту – как она называется?

– Гейзерная кофеварка?

– Точно. И уж она-то у меня всегда с собой. А джезва, следовательно, ваша навек. В смысле, до конца вашего отпуска. Потом отдадите, оставлю вам телефон.

Присвистнул:

– Ну ничего себе. У вас случайно завалялась лишняя джезва? И вы готовы мне ее одолжить? Это уже какое-то нечеловеческое везение!

– То же самое подумал и я, когда оказалось, что вы едете прямехонько в Ниду и готовы взять меня с собой.

Вышел ненадолго, вернулся с джезвой, отдал. Сказал:

– Хорошего вечера.

И был таков.

Тоже мне «общительный сосед». Пригрозил и не осуществил. Одно слово рыжий, что с такого взять. Кроме джезвы, конечно. Спасибо ему, что тут скажешь.

Джезва стала настоящей катастрофой. В том смысле, что пока ее не было, скверное настроение, совершенно неуместное в самом начале желанного путешествия, вполне можно было списать на дрянной кофе «по-офицерски». А теперь пришлось признать, что дело совсем не в напитках, просто ужасно жаль, что так и не пропал там, в дюнах, ни нынче в сумерках, ни прежде – никогда. Сколько раз приходил туда в надежде развеяться по ветру, столько раз терпел неудачу, и с каждым годом эта мрачная шутка все меньше похожа на просто мрачную шутку, вот в чем беда.

Ай, ладно. Можно подумать, раньше всего этого о себе не понимал. Зато кофе получился отлично, грех не выпить такой немедленно, на ночь глядя, чем хуже, тем лучше, сидя все на том же балконе, вприкуску с нежным влажным сосновым ветром и собственными непролитыми слезами – не то чтобы даже о себе, а так, обо всем сразу. Когда, если не сейчас.

– Мне почему-то кажется, что вам надо бы выпить чего-нибудь покрепче, – сказал сосед, вышедший на балкон так бесшумно, словно все это время стоял там невидимый, а теперь вдруг решил проявиться.

Покачал головой:

– Честно говоря, не люблю алкоголь.

– Это заметно. Если бы любили, уже лежали бы на диване, блаженным лицом вниз. Или вверх – это уж кто как привык. Потому и предлагаю, что не любите. Именно тем, кто не любит выпивку, она иногда бывает совершенно необходима. Просто как лекарство. А самим даже в голову не приходит такой вариант. Поэтому идемте!

– Куда?

– Есть тут один бар, безымянный, но очень хороший. Будете смеяться, американский – настоящий, без дураков, хозяин переехал сюда из Нью-Йорка. Его заведение только местные знают, да и то далеко не все. И еще некоторые чужаки вроде меня, достаточно удачливые, чтобы сперва почти всерьез заблудиться в лесу, бестолково бродить там до темноты, а потом случайно заметить вдали огонек, пойти к нему и угодить прямиком на Ронов порог. Уж не знаю, как он сводит концы с концами, но себя не рекламирует, скорее наоборот. Что, безусловно, только к лучшему. Увидите – поймете, почему. И, готов спорить, не пожалеете. Останетесь недовольны – завтра с меня обед. А если вам к тому времени окончательно надоест мое общество, выдам сухим пайком.

Перспектива выиграть на спор «сухой паек» показалась такой упоительно абсурдной, что тут же пошел одеваться. Вернее, обуваться – какая-то одежда на нем уже была, а смокинг в безымянном баре вряд ли потребуют. Впрочем, он в любом случае остался дома, безвинный узник платяного шкафа, лишенный малейшей надежды когда-нибудь выйти на волю, этакий Эдмон Дантес. Если все-таки выберется, всему гардеробу устроит веселую жизнь.

Идти надо было сперва по улице Тайкос, в сторону моря. Немного не доходя до широкой лесной полосы, отделяющей пляжи от автострады, свернули налево – тоже, собственно, в лес, просто шли через него по асфальтированной дороге, которая теоретически считалась улицей, даже табличка с названием на каком-то заборе мелькнула, в темноте не разобрал. Если бы отправились дальше, в итоге забрели бы в дюны, но на полпути снова свернули – на сей раз к большому двухэтажному дому чуть в стороне от дороги. Над приоткрытой дверью висел зеленый фонарь, окна призывно сияли теплым, почти оранжевым светом.

– Пришли, – сказал рыжий. – В жизни не поверил бы, что в Ниде есть подобный бар. И, думаю, никто бы не поверил. А он все равно есть. Логике, здравому смыслу и нашим ожиданиям вопреки. Больше всего на свете люблю такие штуки.

Когда вошел, сразу понял, что имел в виду тезка. Удивительное оказалось пространство. Совершенно невозможное в прекрасном, но, будем честны, захолустном курортном городке, где жизнь, конечно, крутится вокруг отдыхающих, и местные бизнесмены всем сердцем готовы потакать их тайным страстям, но основополагающим и сладчайшим грехом, которому всякий человек склонен неутомимо предаваться, вырвавшись из домашнего плена, они полагают сытный ужин с обильными возлияниями в чистеньком аутентичном условно рыбацком трактире. Пиво, пиво и снова пиво. Ну еще, может быть, коньяк. В чистенькой же, аутентичной сауне. Или все тот же коньяк, но на яхте – для тех, у кого печаль на сердце, ветер в голове, а деньги совсем уж некуда девать. И выбрасывают на рынок соответствующие предложения, и, в общем, угадывают, и преуспевают, насколько возможно – в смысле, как-то держатся на плаву.

А этот бар выглядел как место, где давным-давно забыли слово «грех». А слово «маркетинг» благоразумно изблевали из уст своих еще во младенчестве – раз и навсегда.

Здесь просто знают, что в мире есть разные люди; время от времени некоторые из них испытывают желания, в том числе, довольно неожиданные, но какое нам до этого дело? Заработать, говорите вы? На чужих желаниях можно заработать?! Ну что ж, вам видней, а мы не станем ради этого хлопотать. Мы устроились тут, как нам самим нравится, и если сегодня вечером вам тут нравится тоже – добро пожаловать. А нет, так нет, не беда, в другой раз.

Иными словами, в этом баре царила потрясающая свобода. В первую очередь от представления о том, как именно должен выглядеть бар – вообще и, в частности, бар в маленьком лесном приморском городке, примерно две недели спустя после окончания курортного сезона.

Отчасти этот бар был похож на уютную кухню, рассчитанную на большую семью, члены которой регулярно ссорятся и потом наотрез отказываются есть друг с другом за одним столом. Поэтому больших круглых столов тут поставили несколько, один накрыли новенькой льняной скатертью, еще пару – пестрой клеенкой, остальные оставили как есть, старым, отполированным сотнями локтей деревом наружу. Из того же дерева сколотили барную стойку, явно наспех, не заморачиваясь с чертежами, зато потом регулярно подпирали ее для устойчивости толстыми бревнами и тонкими суковатыми ветками, которые волокли из ближайшего леса. В результате барная стойка стала похожа на бобровую хатку, поверх которой зачем-то положили роскошную мраморную столешницу, установили на нее антикварный кассовый аппарат и – видимо, для устрашения незваных гостей – поставили самую дурацкую в мире кофеварку, капельную, с бумажными фильтрами, способную безнадежно испортить самый хороший кофе, зато обладающую удивительной способностью заполнить восхитительным ароматом помещение любого размера. Этим она сейчас и занималась, фыркая, булькая и пыхтя – создавала атмосферу. В нелегком труде кофеварке помогали пучки сосновых веток в банках на подоконниках и апельсины, небрежно разбросанные по столам – не то элемент декора, не то комплимент от заведения всем, кто закажет выпивку. А также меланхолично поющий из старых студийных колонок Джим Моррисон, пригревшийся на подоконнике серый пушистый кот и ярко-зеленое пианино, установленное не в центре зала, но и не в дальнем углу, а в полном соответствии с законами композиции, немного в стороне от входа. В самом что ни на есть «сладком пятне».

Пианино почему-то потрясло больше всего. Не то потому, что никогда не видел таких изумрудно-зеленых, не то просто соскучился по инструменту. Впрочем, одно другому не мешает.

Вдоль оклеенных старыми географическими картами стен были разбросаны оранжевые кресла-мешки. В отличие от столов и стульев эта мебель пользовалась популярностью. В одном сидел хмурый белобрысый тип и строчил что-то в блокноте, предав забвению поставленный на пол стакан. В двух других расположилась немолодая пара с бокалами для «Маргариты», а у противоположной стены возлежала похожая на галчонка девица с планшетом на коленях и кальяном в изголовье. Остается добавить, что пол был выкрашен в темно-синий цвет и разрисован звездами, и все это великолепие многократно отражалось в потолке, отделанном мозаикой из зеркальных осколков.

Пока оглядывался, тезка успел устроиться на одном из самодельных табуретов, окружавших бобровую хатку. В смысле, барную стойку. И теперь о чем-то увлеченно беседовал с обитавшим по ту сторону баррикады седым буйнобородым великаном в красной пиратской бандане с черепами и ярко-зеленой, в тон пианино футболке с изображением Дарта Вейдера, сажающего ромашки.

Обернулся, позвал:

– Пан Станислав, идите к нам, буду вас с Роном знакомить. Это обязательный ритуал. Если вы с ним друг другу не понравитесь, не беда, горе можно залить тут же, на месте. Очень удобно.

Бородач добродушно улыбнулся, больше глазами, чем ртом. И стало окончательно ясно, что его портрет следует разместить во всех толковых словарях напротив слова «харизма» – просто для наглядности.

– Это мой тезка, Рон, – сказал рыжий по-английски. – Пан Станислав, такой же чокнутый любитель пустых пляжей и холодного осеннего ветра, как я. Если бы не он, ночевал бы я сегодня в чистом поле, где он меня любезно подобрал. Или в деревенском автосервисе. Гостиницы в том селе точно нет, я на всякий случай справлялся.

Почему-то смутился. Пробормотал:

– Е85 – довольно оживленная трасса. Не я, так кто-нибудь другой обязательно вас бы подвез.

– Может быть. Но я торчал на той обочине чуть ли не целый час. Трасса, конечно, оживленная, но останавливаться почему-то никто не хотел.

– Это потому что в своей дурацкой шляпе ты похож на Одина, – объяснил бородатый Рон. – А с языческими богами связываться нет дураков.

У него было такое узнаваемое, сочное, ярко выраженное нью-йоркское произношение, словно не просто говорил, а репетировал соответствующую роль для любительского спектакля. Впрочем, настоящее кажется фальшивкой куда чаще, чем ложь, об этом нельзя забывать.

– Вам же нормально болтать по-английски? – спросил рыжий. – Если утомительно, я могу переводить.

Пожал плечами.

– По моему предыдущему опыту, я упаду под стол прежде, чем начну путаться во временах.

– Ну и отлично. Рону так проще. На литовском, русском, польском и немецком он только заказы принимать наловчился, да и то при условии, что клиент не будет тараторить.

– А как вас вообще сюда занесло?

Тут же рассердился на себя: надо же, еще даже не начал напиваться, а уже лезу к посторонним людям с расспросами. Бестактными скорее всего.

Впрочем, бородач только улыбнулся еще шире и выразительно похлопал огромной ладонью по голове Дарта Вейдера. В смысле, по своей груди. Вероятно, хотел сказать, что осел в Ниде по зову сердца, но в последний момент убоялся банальности формулировки. Поэтому говорить пришлось рыжему.

– Рон приехал сюда из Нью-Йорка специально, чтобы посмотреть на дом Томаса Манна. Не удивляйтесь, бывает и так, он его большой поклонник, точнее, крупный знаток, диссертацию и добрую дюжину монографий когда-то написал и собирался продолжать в том же духе. Но приехал сюда, побродил пару недель в дюнах и понял, что не хочет уезжать. Потому что уже нашел свое место в этом мире. Купил дом и остался. А вскоре переоборудовал первый этаж в бар – как я понимаю, просто потому, что так и не отыскал в Ниде места, где ему самому было бы приятно пропустить стаканчик-другой перед сном. – Повернулся к бородачу: – Лет шесть ты уже тут живешь, да?

– Второго октября исполнилось семь.

– Ну конечно. Шесть – это было в прошлом году. Но всякий раз когда я к тебе захожу, мне начинает казаться, что в последний раз мы виделись вчера. А перед этим – позавчера. И так много лет, почти без единого перерыва.

– Так оно и есть, приятель, – добродушно ухмыльнулся Рон. – Здесь о тебе всегда помнят. А значит, ты никуда отсюда не уезжал. Все очень просто устроено. Ну что, «Океанский бриз»[4]?

И достал откуда-то – на самом деле, конечно, из-под стола, но показалось, просто из воздуха высокие, идеально прямые стаканы, вроде бы, они называются «коллинзы», или как-то так; впрочем, не важно. Важно, что стаканы эти были такие же, как английский язык Рона – немного чересчур нью-йоркские, пижонские, как бы театральные, а на самом деле, конечно, просто настоящие. Обычные. Такие, какими должны быть.

– «Ocean breeze», – кивнул рыжий. – Целых два океанских бриза. Конечно. Что же еще.

Знал этот бледно-розовый, невинный с виду коктейль, знал, какой неожиданный сюрприз скрывается за его мягким, почти безалкогольным вкусом. То есть, по идее был заранее подготовлен к встрече с восхитительной теплой волной, которая зарождается в голове всякой жертвы «Океанского бриза», но поднимается при этом откуда-то снизу, не то из живота, не то вообще из-под земли и по-матерински ласково сметает барьеры здравого смысла – даже не то чтобы один за другим, а как-то все разом. Ко всеобщему удовольствию, ко всем чертям.

Знал, а все равно попался.

После первого же глотка расслабился, как удавалось всего несколько раз в жизни, только в очень теплом море, если заплыть подальше, лечь на спину и позволить воде творить все, что захочет – нежно укачивать, заливать лицо, нести обратно к берегу, или прочь от него, первые несколько минут все равно, а потом, конечно, придется собраться и возвращаться на сушу, но мало ли что потом.

После второго глотка начал улыбаться – просто так, без причины и смысла, потому что губам легче быть сложенными в улыбку, чем наоборот, а лишние усилия сейчас совершенно ни к чему.

После третьего глотка вспомнил, что приехал в Ниду надолго, и наконец-то по-настоящему обрадовался своему решению, заранее предвкушая все грядущие холодные осенние вечера.

А после четвертого глотка коктейль как-то неожиданно закончился. И конечно, пришлось заказывать второй. Глупо было бы останавливаться на достигнутом.

Протрезвел после третьего коктейля, всего на секунду – когда обнаружил себя поднимающим изумрудно-зеленую крышку пианино, внутренний голос истошно вопил: «Дурак, зачем?» – но в этот момент всемогущий «Океанский бриз» спохватился: где моя жертва? Нашел, догнал, ухватил за шиворот и уволок обратно, в клюквенно-розовую волшебную страну, где возможно все, в том числе играть – не Шопена, конечно, но, например, какой-нибудь Summertime для разогрева – вполне. А потом окончательно дать себе волю и просто импровизировать, впервые в жизни позволив левой руке откровенно рассказать о своей немощи, боли и отчаянии, а правой – не обращать никакого внимания на нытье партнерши, легкомысленно скакать по клавишам, повествуя о веселой поездке к морю, неожиданно щедром октябрьском солнце, холодной молочно-синей воде залива, серебристом песке дюн, о долгой прогулке, приведшей его сюда, в этот смешной бар с ночным звездным небесным полом и зеркальным потолком, апельсиновый рай для несбывшихся музыкантов, где они могут внезапно вообразить себя состоявшимися и играть, да так, что все присутствующие покинут насиженные места, подойдут поближе и замрут, приподнявшись на цыпочки, окружив неплотным кольцом дурацкое зеленое пианино, расстроенное, к тому же, задолго до того, как этот великовозрастный балбес Рон зачем-то решил его покрасить, но это как раз совершенно не важно, пока я играю, потому что играть я в любом случае не могу, мне, конечно же, просто мерещится спьяну, пока я сижу в удобном оранжевом кресле-мешке, прислонившись не то к одной из португальских колоний, не то к давным-давно сгинувшему с лица земли Галицко-Волынскому княжеству, спиной-то поди разбери.

Как добрался до дома, не помнил. Ну, то есть, как – помнил какую-то невозможную полную чушь. Например, что прилетел на свой балкон самым коротким путем, через лес, вынужденно поспевая за рыжим тезкой, который тащил его за собой, как воздушный шарик, на веревочке. Надо отдать ему должное, довольно аккуратно тащил, следил, чтобы не напоролся на какой-нибудь острый сук и не лопнул, не превратился в жалкую резиновую тряпочку, скорее всего оранжевую, как давешние апельсины в Роновом баре – кстати, один из них, кажется, все-таки съел. Закусывал выпивку вкусными и полезными витаминами, умница ты моя.

Ладони, во всяком случае, с утра действительно пахли апельсиновой цедрой. Голова была на удивление ясной и не болела. Зато болела рука. Левая, конечно же. И здорово, надо сказать, болела. Совсем как в те времена, когда вопреки дружному хору специалистов пытался что-то с ней сделать. И в конце концов потерпел поражение. Сдался. И правильно сделал, чего уж там. Дело было не в боли, конечно, просто понял вдруг – хоть наизнанку вывернись, хоть какого кудесника отыщи, а как раньше все равно больше не будет. В лучшем случае бледная тень былых возможностей. Ну его к черту тогда совсем.

Подумал: «Мать моя женщина, это что же получается, напился и полез к инструменту? Какой кошмар. Позорище. Хоть пакуйся и уезжай».

Умывшись, впрочем, успокоился. Кому какое дело? Ну выпил человек, ну потренькал немного на расстроенном барном пианино. Может, я в музыкальной школе всего три класса отучился, а теперь вдруг накатила ностальгия по детству, такому трогательному выступлению даже поаплодировать можно из вежливости, все-таки не «Собачий вальс» одним пальцем выстукивал, а почти по-настоящему играл. Вон некоторые граждане, назюзюкавшись, вообще под караоке прилюдно поют, и ничего. Не накладывают потом на себя руки. Хоть и следовало бы, если начистоту.

Сварил кофе в одолженной джезве, результатом остался доволен, как никогда. Легкое похмелье – лучшая приправа для кофе, заменяет соль, мускат и кардамон, а когда есть возможность добавить все сразу, итог становится потрясающим – вот как сейчас.

Вышел на балкон в надежде – не то встретить там рыжего тезку, не то, напротив, никого не застать. Сам не знал, чего хочется больше. Увидев, что соседский балкон пуст, искренне обрадовался. Но когда тот несколько минут спустя распахнул дверь и вышел, поднимая в приветственном жесте дымящуюся самокрутку, обрадовался еще больше. Вот и поди пойми – себя и вообще все.

– Ну вы даете, пан Станислав, – восхищенно сказал сосед. – Как вы вчера играли, матерь Божья! Охеренно играли вы, уж простите мою терминологию. Подходящих синонимов все равно не подберу.

Почувствовал, что краснеет. Значит все-таки играл. Ох.

Пробормотал смущенно:

– «Охеренно» – это все-таки вряд ли. «Охеренно» я когда-то играл, это правда. Очень давно. Когда у меня еще были обе руки.

– Да у вас, вроде, и сейчас все на месте, – удивленно сказал рыжий. – Не бывает таких протезов. Пока не изобрели.

Согласился:

– С житейской точки зрения, левая рука у меня, конечно, на месте. А вот с точки зрения исполнительского мастерства, ее считайте что нет. То есть, строго говоря, нет всего двух пальцев, среднего и безымянного. Но даже без одного особо не поиграешь. А уж без двух… Рад, что вам понравилось, но это, уверяю вас, благотворное воздействие «Океанского бриза». На слушателей и на меня.

– Ну, не знаю, – покачал головой рыжий. – Вообще-то я довольно придирчивый слушатель. Из тех неудачников с начальным музыкальным образованием, которые сами ни черта не умеют, зато выучились прикапываться к другим. Вернее, при всем желании просто не могут иначе, чужие ошибки стали слишком заметны, и ничего с этим не сделаешь. А вам я не комплименты из вежливости говорю. Скорее уж просто спускаю пар. Полночи заснуть не мог после того, что вы вчера вытворяли у Рона. Вы очень крутой импровизатор. И пальцы вас распрекрасно слушались, верьте мне. Я очень внимательно смотрел, пытаясь понять, что вы творите. Ни хрена, конечно, не понял, зато могу свидетельствовать: все ваши пальцы делали даже больше, чем от них обычно ждешь. В том числе, средний и безымянный на левой руке.

Очень рассердился, конечно. Не столько на соседа, сколько на себя – зачем вообще затеял этот разговор? Кто тебя за язык тянул? Кому нужны твои откровения? Мог бы сдержанно поблагодарить за похвалу и сменить тему. Или просто пойти в дом. Кто тебе не давал?

Но теперь дезертировать было поздно, пришлось отвечать.

– Это все «Океанский бриз», тезка. Вините его, он отвел вам глаза. Возможно, я и правда неплохо сыграл, обошелся без двух полумертвых пальцев, еще и не такие чудеса случаются с трезвенниками вроде меня, когда они идут вразнос. Но полноценно работать моя левая рука никак не могла – просто по техническим причинам. Там с нервом каким-то важным беда. И это непоправимо. Я первые два года после аварии только и делал, что бегал по специалистам. Не то чтобы совсем зря – по крайней мере теперь могу этими пальцами шевелить. И даже кое-что чувствовать – ну, на уровне «холодно-горячо». Для жизни вполне достаточно, для полноценной игры, конечно же, нет.

– Собрать бы этих специалистов, по которым вы два года ходили, и выпороть на центральной площади в назидание прочим троечникам, – мрачно сказал рыжий. – Похоже, они не просто заморочили вам голову, но и отняли надежду. И вы так и не добрались до кого-нибудь толкового. Например, до меня.

– До вас?!

– Я врач, – кивнул рыжий. – Когда-то был более чем посредственным нейрохирургом, но вовремя понял, что пользы от меня немного, и занялся реабилитационным массажем. И там я без ложной скромности оказался на своем месте. И могу спорить на что хотите: все у вас в порядке с нервами. Ну, то есть, не то чтобы в полном порядке, но не фатально. Было бы непоправимо, никакой «Океанский бриз» не дал бы вам так разойтись. Значит, с травмой можно и нужно работать. Причем не столько специалисту, сколько вам самому. Есть несколько упражнений, простых, но довольно мучительных, особенно поначалу. Если захотите, я вам покажу. В сочетании с ежедневными тренировками в баре у Рона могут довольно быстро дать неплохой результат. Только учтите, на трезвую голову поначалу ничего не получится. Надеюсь, всего за месяц как-нибудь не сопьетесь… Вы куда?

Сказал деревянным голосом:

– Простите. Сейчас вернусь.

И пулей вылетел с балкона в надежде, что сосед сочтет причиной побега внезапное расстройство желудка или еще что-нибудь в таком роде. Впрочем, пусть думает, что хочет. Какая мне разница. Все лучше, чем разреветься прилюдно, как было всего один раз, в шесть, что ли, лет, когда… Ай, не важно, что было, важно, что вот прямо сейчас я такой дурацкий дурак и верю каждому слову этого рыжего шарлатана, поэтому сейчас немного поплачу в ванной, уткнувшись лбом в клеенчатую занавеску, быстро умоюсь, утрусь жестким чужим полотенцем и пойду назад, на балкон. Скажу: «Давайте, показывайте свои упражнения, но если они не помогут, тогда…» – а он заржет, превращая смыслообразующую трагедию моей жизни в дурацкий ситком, скажет: «Тогда с меня обед, можно сухим пайком, если к тому времени успею опостылеть хуже горькой редьки», – а я… Я, вероятно, снова извинюсь и убегу якобы в туалет. То есть, называя вещи своими именами, рыдать. И еще несколько раз. Но потом, наверное, худо-бедно привыкну жить с новой надеждой, успокоюсь, как-нибудь дотяну до вечера, пойду к Рону, напьюсь и буду играть – если уж этот рыжий черт так завелся, доказывая мне, что вчера получилось неплохо. «Охеренно» – это в любом случае безответственный комплимент, перебор, перебор.

Вернувшись, одним глотком, как водку допил остывший кофе. Сказал:

– Показывайте упражнения. Хотите, перелезу на ваш балкон.

– Лучше зайдите в квартиру, – усмехнулся тезка. – Не хочу оказаться зловещим пророком, но от моих упражнений поначалу обычно орут. Что само по себе отличное развлечение, но во дворе дети гуляют. Не будем их пугать.

Не орал, конечно, – просто из принципа. Еще чего не хватало. Зато после обеда отправился гулять в дюны, добрался до металлической сетки, где начинается нейтральная полоса, а за ней граница с Россией, и там уж дал себе волю, когда попробовал повторить все эти дурацкие упражнения, хотя рыжий доктор твердо сказал, что на сегодня достаточно. Плевать. Не может быть «достаточно» для того, кто упустил столько лет и спешит теперь наверстать, на радость русским пограничникам, до которых наверняка долетали его вопли – скорее торжествующие, чем страдальческие.

И к Рону, конечно, пошел, как только стемнело. Сказал себе: «Сегодня только один «Океанский бриз», мое слово твердо», – и действительно сдержал обещание, кажется, тоже просто из вредности, назло рекомендующему наклюкаться до беспамятства лечащему врачу. Но все равно вполне сносно сыграл на расстроенном зеленом пианино. То есть, присутствующие – рыжий, Рон, давешняя девица-галчонок, влюбленная пара и даже белобрысый иностранец, оторвавшийся по такому случаю от своего блокнота, утверждали, что просто отлично. Но до «отлично», конечно, было еще далеко, как до звезд, чьи парадные портреты мерцали сейчас под их ногами, на темно-синем небесном полу.

А на следующий день все повторил – начиная с сеанса пыток под утренний кофе и заканчивая концертом у Рона, который под впечатлением от его игры временно вернул в свою задницу старое доброе нью-йоркское шило, сумел отыскать путного настройщика, самолично привез его аж из Клайпеды, заплатил чертову прорву денег, и не зря – мастер привел инструмент если не в полный порядок, то в довольно близкое к нему состояние.

Счел это добрым знаком и прямым указанием не останавливаться. Хотя на самом деле и так не стал бы. Каждый день разминал руку – с утра при активном участии рыжего палача, потом в одиночестве, в дюнах, а вечером в баре Рона на зеленом пианино, в которое был теперь натурально влюблен, хоть букеты для него в лесу собирай. Перед сном вынужденно, чтобы не ворочаться, поскуливая и подвывая до самого утра, глотал обезболивающее, причем скорее с сожалением, чем с облегчением, хотя никогда не был мазохистом и вообще очень плохо переносил физическую боль – раньше, когда не знал, что она может быть просто признаком жизни. Далеко не единственным, но самым наглядным. Захочешь, не отмахнешься.

Так увлекся процессом воскрешения руки, которая и правда оживала на глазах, становилась все более послушной, что только на шестой день вспомнил об одной из первоначальных целей поездки в Ниду, такой же важной, как прогулки по дюнам и охота за редкими в эту пасмурную пору морскими закатами – о сегвее[5]. Ясно, что взять эту «палку-каталку» напрокат преспокойно можно и дома. И почти в любом другом европейском городе есть шансы ее оседлать. Но кататься любил именно в Ниде, где когда-то попробовал это развлечение в первый раз и был навсегда покорен. Дело не только в приятных воспоминаниях, просто здесь всего за час успеваешь выехать за пределы городка, на зависть редким автомобилистам как следует прокатиться по трассе, вернуться обратно, обнаружить, что осталось еще целых десять минут, и с наслаждением нарезать последние круги вокруг порта. То есть, по ощущениям выходило, что один и тот же оплаченный час в Ниде кажется чуть ли не втрое длинней, чем в любом другом месте. А может не «чуть ли» и даже не «кажется», а так и есть. Потому что Неринга – не только самое прекрасное в мире место. Но и самое милосердное.

Поэтому после кофе и мучительных утренних процедур, надолго отодвигающих не только завтрак, но даже мысли о нем, принял внеочередную дозу обезболивающего, чтобы не портить удовольствие от катания, и отправился в сторону порта, где обычно базировалась стайка прокатных сегвеев. Почуял неладное еще по дороге, когда нетерпеливо вглядывался в даль и не находил там знакомые силуэты, но окончательно выяснилось только на месте: объявление, уже изрядно потрепанное непогодой, сообщало, что прокат закрыт с первого октября и снова откроется в мае. Господи, как же жаль.

Вроде бы, такая ерунда, просто «палка-каталка», бесхитростное курортное развлечение, даже не вспомнил о ней, как только началось что-то по-настоящему важное, а все равно обидно почти до слез, как в детстве, когда целыми днями упрашиваешь родителей отправиться в чешский Луна-парк, о котором мечтал все лето, и они наконец говорят: «Хорошо, пойдем в воскресенье». А когда наступает долгожданный день, вдруг выясняется, что аттракционы уже разобрали, буквально позавчера, сложили в огромные грузовики и увезли в неизвестном направлении, в парке остались только древняя как мир «цепочная карусель», вечные скрипучие «лодочки», на которых в одиночку нечего делать, и еще одна карусель, с лошадками и бегемотами, совсем для малявок, какой от нее прок.

Словом, очень огорчился, но здравого смысла все же хватило, чтобы погнать себя завтракать в пиццерию, благо, вот она, прямо в порту, ходить далеко не надо, а омлеты и блинчики там всегда были отличные, да и кофе, как ни странно, более-менее вполне можно жить.

– Ну вот и вы сюда добрались. А я тут теперь каждый день завтракаю, – сказал рыжий сосед, врач-убийца, по совместительству тезка, властелин лучшего в мире пальто. – Ну, или обедаю, поди разбери. Если проснулся в восемь утра, выпил примерно сто чашек кофе, но так ничего и не съел, первая трапеза в полдень – это что?

Пожал плечами:

– Совершенно точно не ужин, и это все, что я могу сказать по данному вопросу… Впрочем, стоп, погодите. Может быть, это и есть новомодный – ну как его? – бранч[6]!

– Гениально! – обрадовался рыжий. – Бранч. Конечно. Совершенно вылетело из головы.

Призывно похлопал по рядом стоящему стулу, но тут же спохватился и торопливо сказал:

– Подозреваю, вы сыты по горло моим обществом еще с утра. И если хотите спокойно поесть в одиночестве, в другом конце зала, я не обижусь. Могу сделать вид, что вообще вас не заметил, а о бранче разговариваю сам с собой. Могут же у меня быть причуды?

Невольно улыбнулся и сел рядом с ним:

– Причуды – еще бы! Сколько угодно, вообще не вопрос. Но думаю, в ближайшем будущем меня ожидает так много одиноких трапез в другом конце зала, что глупо начинать стремиться к ним прямо сейчас, когда есть выбор. Вы же, как я понимаю, скоро уедете. Говорили, собираетесь провести в Ниде неделю, а она почти прошла. Кстати, если что, имейте в виду, с удовольствием довезу вас до того села, где чинят вашу машину. Прокатимся с ветерком, мне совсем не трудно, скорее наоборот. И кофе в Клайпеде купим. С собой, на вынос, в картонных стаканах, вам достанется одна порция, а мне целых две, потому что я-то поеду туда и обратно. Вернусь сюда, как домой. Как самый настоящий местный житель, только что проводивший столичного гостя. И наверное, буду очень без вас скучать.

Сказал все это и сам удивился – с чего это меня понесло. Но хоть сердиться на себя не стал. Сделанного не воротишь, сказал и сказал, подумаешь. Собственно, даже к лучшему, что не промолчал, как всегда.

– Спасибо, – обрадовался рыжий. – «Буду скучать» вместо «наконец-то переведу дух» – совершенно неожиданный итог! И предложение ваше очень заманчивое. Но не уверен, что смогу им воспользоваться. За мной скорее всего приедут, я уже договорился, обеспечил себе комфортное отступление – ну, значит, сам дурак. Надо было положиться на импровизацию. А теперь придется нам с вами пить кофе грядущей зимой. Например, в Вильнюсе – вы же там живете, верно? Ну и отлично. Я часто туда приезжаю и знаю там несколько прекрасных забегаловок, местные жители обычно очень удивляются, когда я их туда привожу.

– Ого! Уже ради этого стоит дожить до зимы. Хоть прямо сейчас домой возвращайся, чтобы немедленно приступить к полевым исследованиям. После Роновского бара любая ваша рекомендация для меня практически священна.

– Как же я рад, что привел вас туда! Идеальное попадание. Заодно и пианино, несколько лет прослужившее умеренно удачным элементом интерьера, внезапно воскресло, отличный вышел подарок всем сразу, включая отсутствующих, нечаянный вклад в исцеление мира, точечный, конечно, но в акупунктуре важен каждый укол. Подобные штуки захочешь, а не спланируешь, тут требуется вмешательство дополнительного игрока – конечно же, неизъяснимого и неназываемого, какого еще. А уж Он-то всегда сам решает, делать ли ход, такого поди заставь… На самом деле Ронов бар нравится далеко не каждому, и всегда есть большая опасность не угадать. А это – безнадежно испорченный вечер, плюс страстное выступление Рона ночью по телефону на актуальную тему: «Прекрати таскать ко мне всяких зануд». Поэтому часто бывает так, что открываю рот, и тут же снова его закрываю. И иду к Рону один. Но вас все-таки пригласил, и теперь страшно горжусь, что угадал, и все так отлично сошлось.

– Спасибо вам за доверие. С виду-то я вполне зануда.

– Честно говоря, дело совсем не в доверии, – улыбнулся рыжий тезка. – Просто вам в тот вечер было здорово не по себе. И я не мог оставить все как есть. У меня, как вы могли заметить, очень деятельная натура, я люблю совать нос в чужие дела и быстро-быстро исправлять все, что можно исправить. И то, что нельзя – тоже, потому что в глубине души я просто не верю, что бывает нельзя. Вернее, отказываюсь это знать.

– А я, похоже, наоборот.

– Что именно – наоборот?

– Не верю, будто можно исправить хоть что-то, хоть иногда. И когда подобное все-таки происходит, вот как сейчас с моей рукой, это кажется мне настоящим чудом, и я, конечно, очень ему благодарен за то, что случилось со мной. Но общая концепция совершенно не изменяется. Чудо – значит, исключение из правил, которые, увы, никто не отменял. И хотел бы от нее отказаться, да никак не выходит. Такой уж дурацкий характер. Ну и жизненный опыт, честно говоря, только подтверждает мой пессимизм. Вечно у меня самого и у тех, кто рядом, что-то ломается, рушится, заканчивается навсегда и исправить нельзя ничего, хоть ты костьми ложись. Но у вас, похоже, действительно все иначе. Теперь это тоже мой опыт, его так просто не перечеркнуть.

– Вот это просто замечательно – что не перечеркнуть. И это, учтите, только начало! Если будете каждый день проделывать все, чему я вас научил, а по вечерам разминаться в баре на радость нашему приятелю Рону, месяца не пройдет, как…

Кивнул:

– Да, я примерно представляю, как здорово будет через месяц. Результаты уже налицо, а ведь недели еще не прошло. Вы что-то совершенно невероятное сделали, в голове не укладывается, честно говоря. Но так уж по-дурацки я устроен, что пока со мной происходит чудо, упорно оглядываюсь по сторонам в поисках – чему бы еще огорчиться? Ну просто, чтобы снова почувствовать под ногами привычную твердую почву. Вот нынче, например, обнаружил, что прокат сегвеев закрыт, и все, день, считайте, насмарку. Ну не то чтобы вот прямо весь день, но завтракать я уже не летел как на крыльях, а, скажем так, понуро брел. Не столько чтобы поесть, сколько ради возможности убить время, снова ставшее бесполезным, вернее, кажущееся таковым. И вот это, честно говоря, ужасно меня сейчас бесит – просто по контрасту со всем остальным.

– Ну так это же просто отлично, что бесит, – обрадовался рыжий тезка. – Значит, скоро все будет иначе. Вернее, оно уже прямо сейчас иначе, просто нужно время, чтобы произошедшее изменение стало очевидно и вам самому. А теперь все-таки объясните, пожалуйста, что случилось у вас с сегвеями? Я так и не понял, почему закрытый прокат может испортить весь день?

Смущенно пожал плечами:

– Просто очень люблю на них кататься. Причем не повсеместно, а только в Ниде. И конечно, планировал вовсю предаться тут этому разврату. Всю дорогу предвкушал. А потом все, сами знаете, завертелось, задул «Океанский бриз», у меня внезапно стало слишком много коктейлей, боли, музыки и надежды, в такой обстановке даже собственное имя вылетело бы из головы, если бы Рон не приветствовал меня каждый вечер: «Здравствуйте, пан Станислав». Но сегодня я все-таки вспомнил, решил покататься, пошел, а на набережной никого, только объявление, что прокат закрыт с первого октября. То есть, еще до нашего приезда. Ничего личного, просто сезон окончен. Сам, конечно, мог бы сообразить, что они работают, пока не разъедутся последние курортники, психи вроде нас с вами не в счет, кассу на нас не сделаешь. Но не сообразил, и теперь сижу на руинах собственных планов. И скорблю. При том что действительность намного превосходит все мои ожидания – это я понимаю даже сейчас. Но только теоретически понимаю, а не всем сердцем, которое ведет себя, прямо скажем, как последний неблагодарный дурак.

– Это как раз очень понятно, – неожиданно сказал рыжий. – Любая, даже самая пустяковая неудача кажется угрожающим предупреждением: эй, смотри, все снова начинает рассыпаться! А вам сейчас есть, что терять. Будь моя воля, заставил бы этот чертов прокат заработать немедленно. Хотя бы на один день, специально для вас. Но тут я, кажется, и правда бессилен. И наш дружище Рон вряд ли прячет в своем подвале старый сегвей, а кроме него я здесь никого толком не знаю. Зато, – на этом месте он поднял вверх указательный палец и ослепительно улыбнулся, – именно сегодня, по дороге на завтрак я разнообразия ради сделал изрядный крюк и совершил удивительное открытие. Обнаружил другой прокат. Не сегвеев, а велосипедов. Что, согласитесь, тоже неплохо. И он – внимание! – все еще работает. С утра и до темноты, без перерывов, я узнавал.

А вот это уже удар ниже пояса. Тезка, понятно, не виноват. Откуда ему знать. Но от этого не то чтобы легче.

– Вы совсем не рады, – огорчился тот. – Я так не играю… Нет, погодите, вы не просто не рады. Похоже, все гораздо хуже. Простите. Но, хоть убейте, не понимаю, что я сделал не так.

Нашел в себе силы улыбнуться. Потому что любой другой вариант был бы форменным свинством. Сказал:

– Ну что вы. Все так. Просто не в коня корм. Я, наверное, единственный взрослый человек в мире, который не умеет ездить на велосипеде. По крайней мере среди моих знакомых таких больше нет. Знаю, что это нелепо. Но так получилось. У меня никогда не было велосипеда, родители не купили. И при этом ни братьев, ни сестер, которые могли бы одолжить свой. Даже каких-нибудь троюродных. А у чужих детей во дворе поди допросись. Во всяком случае, у меня не вышло. «Ты же не умеешь, упадешь, сломаешь», – и точка. А теперь уже поздно что-либо менять.

– Ну во-первых, вы далеко не единственный, – заверил его рыжий. – Лично я знаю не меньше десятка людей, так и не освоивших велосипед. Ну и живут себе распрекрасно, им это просто не надо. А во-вторых, что значит «поздно»? Тот, кому хочется ездить на велосипеде, всегда может научиться. Это же на самом деле довольно просто. Главное, защитить колени и локти – просто чтобы было не страшно падать. Потому что – внимание, открываю очень важный секрет! – полное отсутствие страха сводит риск падения практически к нулю. Это, конечно, не только о велосипедной езде, но и о ней тоже… Слушайте, а хотите я вас научу? Спорим на что угодно, нынче же вечером сможем вместе доехать до Роновского бара. Насчет обратной дороги не так уверен – смотря сколько мы там выпьем. Но предварительный прогноз все равно неплохой. Ставлю – ну как обычно, обед. Что же еще?

– С возможностью получить его сухим пайком, как всегда? Ладно, годится. Учите. Должны же и вы хоть раз в жизни узнать вкус поражения.

– Я его, кстати, и так знаю, – невозмутимо заметил тезка. – Просто совсем не люблю. И поэтому всякий раз гневно плююсь, зарекаюсь проигрывать впредь и иду дальше. Обычно неплохо работает… Только одно обязательное условие: закажите себе какой-нибудь завтрак. И съешьте его прямо сейчас. На сухой паек у вас надежды мало. Я хороший учитель, все так говорят.

Подумал: «Охотно верю». Подумал: «Чем черт не шутит, может быть, это шанс?» Подумал: «Где же ты был раньше, дружище, с этим своим нелепым энтузиазмом и непрошибаемым оптимизмом? Как мне тебя не хватало все эти долгие годы, всю эту дурацкую жизнь, знал бы ты».

Но вслух, конечно, ничего не сказал. Зато заказал омлет с сыром и ветчиной и принялся бодро его уплетать – немалое достижение для того, кто внезапно обнаружил себя на самом краю пропасти, с твердым намерением прыгнуть немедленно, вот прямо сейчас. Точнее, сразу после еды.

– У вас такое лицо, словно я предложил вам стреляться, – заметил сосед, принимаясь за кофе.

Ответил, презрев правила хорошего тона, с набитым ртом:

– А примерно так и есть. Только стреляться мне, конечно, предстоит не с вами. А вот с кем именно – это хороший вопрос. Впрочем, ответ мне, похоже, известен.

– А мне скажете?

Всерьез задумался. Честно говоря, не хотелось бы говорить еще и об этом. А с другой стороны…

Решил:

– Ладно. Если смогу проехать на этом чертовом велосипеде хотя бы пару десятков метров, все расскажу. А если нет, то и говорить будет не о чем. Считайте тогда, он меня застрелил. И какая в таком случае разница, кто?

– Для любопытного, вроде меня, всегда есть разница. Но сама по себе постановка вопроса мне нравится. Будьте уверены, проедете столько метров, сколько пожелаете. И еще сотню сверху – во имя мое. Пара десятков – это, на мой взгляд, недостойный нас с вами результат.

Звучит заманчиво. А как будет на деле – ладно, посмотрим.

Защитную экипировку на прокат не давали, зато предусмотрительно продавали рядом, буквально соседняя дверь. К ее покупке рыжий отнесся чрезвычайно серьезно, выбирали добрые полчаса, осмотрели буквально все, что было в лавке, и заплатить в итоге пришлось гораздо больше, чем рассчитывал. Но спорить, конечно, не стал.

Велосипед подбирали так же долго и тщательно, в полном соответствии с ростом будущего ездока и еще какими-то неведомыми параметрами; сам в большинстве случаев совершенно не видел разницы, но благоразумно помалкивал, целиком доверившись будущему тренеру – если с самого начала не решить, что ему видней, какой смысл чему-то учиться. К тому же, был только рад, что пауза так затянулась. Чем позже окажется, что этот чертов велосипед мне все-таки не по зубам, тем дольше проживу в надежде на лучшее. Дурацкое, конечно, чувство эта надежда, но очень приятное. Трудно за нее не цепляться.

Сказать, что уже три часа спустя посмеялся над давешними опасениями, было бы неправдой. Потому что смеяться действительно хотелось, но на это не осталось сил. Последний неприкосновенный запас их ушел на то, чтобы пройти на почти негнущихся ногах несколько сотен шагов по песку, да еще и волоча за собой тяжелый велосипед, на котором худо-бедно доехал аж до самого конца одной из асфальтированных дорожек, ведущих из города в дюны.

Наконец рыжий тезка, лучший в мире тренер начинающих велосипедистов, остановился, снял и кинул на землю свое шикарное пальто:

– Садитесь. Или даже ложитесь. Места хватит.

Не удержался, спросил:

– И не жалко такое в песок?

– А что ему сделается? Это пальто только кажется неженкой и недотрогой, на самом деле оно старый боевой друг. Специально сюда в нем приехал. Куртки теоретически удобней, но в качестве пледа для внезапного пикника в дюнах они совершенно несостоятельны. Значит, отказать!

Сперва деликатно присел на краешек пальто, но уже несколько секунд спустя лежал на спине, бессмысленно улыбаясь низкому серому осеннему небу. Само как-то получилось. И хорошо.

Сказал:

– Выходит, штука была в том, что я, как дурак, пытался научиться ездить, не надев защиту? Боялся упасть и поэтому падал? Смешно. Очень поучительно и все равно смешно. Хотя смех, конечно, сквозь слезы.

– Да, без защиты очень трудно, – кивнул рыжий. – Особенно человеку с воображением, который заранее знает, как будет саднить расшибленный локоть, и ничего не может поделать с этим знанием. Ну и плюс велосипеды, на которых вы пытались поехать, наверняка были подобраны не по росту. Вы просто брали, какой есть – любую старую развалину, годами ржавевшую на даче у друзей, верно?

– А один раз даже купил, положившись на совет продавца. Дешевый, конечно, я же заранее не верил, что он мне действительно пригодится. И к сожалению, угадал. Пришлось потом подарить.

– К тому же, вы наверняка учились ездить не там, где удобно, а там, где никто не видит. Скорее всего ночью, почти в полной темноте.

– Опять угадали.

– Немудрено. Все мы примерно одинаково устроены. И учились вы, конечно же, в одиночку. А сегодня с вами был я. Я, кстати, наврал – я вообще никакой не инструктор. То есть, сам-то, конечно, неплохо и с большим удовольствием катаюсь на велосипеде. И умею правильно их подбирать, как всякий более-менее опытный потребитель. Но еще никогда в жизни никого не учил ездить. Вернее, один раз, еще в детстве, попытался научить какого-то незнакомого мальчишку, и это закончилось таким грандиозным провалом, до сих пор вспоминать не хочу… Но дело вообще не в моих знаниях и умениях. А только в том, что вы мне полностью доверяли. Ну просто так уж удачно сложилось – сперва я привел вас в Роновский бар, потом подсказал, что делать с рукой, и это уже начало приносить результаты. Поэтому рядом со мной вы ни черта не боялись. И верили каждому моему слову, какие бы глупости я ни говорил. Все это вместе отлично сработало. Не представляете, как я рад. Потому что, с одной стороны, был почти уверен, что с защитой и моей поддержкой вы быстро научитесь. Но при этом чуть в штаны не наделал, воображая наш общий провал.

Так удивился, что даже забыл об усталости. Вскочил, как ужаленный – просто чтобы посмотреть рыжему тезке в лицо, понять – это он просто шутит? Или говорит чистую правду? Тогда, пожалуй, следует пробежаться по дюнам, отыскать притаившихся где-нибудь поблизости ангелов или добрых волшебников, ответственных за произошедшее чудо, пасть им в ноги и благодарить весь остаток дня, всю ночь напролет, до утра, пока сами не попросят отстать.

Рыжий, конечно, улыбался до ушей, но глаза оставались очень серьезными. Вряд ли он шутит. С другой стороны, тем лучше. Хоть и трудно вот прямо сейчас объяснить, почему.

Сказал, снова усевшись рядом, на его пальто.

– Может быть, теперь все действительно будет иначе.

– Что именно – «все»?

Дальше - в комментариях

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Ну и заканчивая, наверное, самайнско-праздничное: еще одна фотография из Молли.



Остальные можно посмотреть в моём альбоме в ВК: vk.com/album154547306_204898141

@темы: дни, игры, шельское, Колесо Года

---

Енисейский вариант медвежьего мифа.
Однажды зимой старик захотел пить и попросил дочерей принести с реки воды. Все отказались. Тогда старик сам пошел к реке, стал пить воду прямо из проруби и примерз бородой. Лед держал крепко и старик, чтобы освободиться, стал предлагать льду поочередно своих дочерей. Лед согласился отпустить старика лишь в обмен на самую младшую – Хеладан. Девочка со своими игрушками, пошла к реке и села на лед. Льдина понесла ее вниз по шаманской реке Энгдекит, соединяющей верхний и нижний миры. Проплывая излучины, Энгдекит девочка просила живущих на мысах шаманок помочь сойти на берег и обогреться у костра. Согласилась помочь лишь обладательница десяти бубнов. Она бросила Хеладан два шила, чтобы та зацепилась ими за берег и сошла на него.

Когда девочка сошла на берег, льдина запела, уговаривая ее вернуться и предлагая камни для приготовления красок, кожемялки, скребки, точила, чашки, огнива, которые торчали в обнажении берега. Однако Хеладан отказалась, ибо предложенное казалось ей человеческими костями, кровью и калом умерших людей. Хеладан пошла по берегу и, найдя берлогу медведя-Нгамондри, осталась в ней жить.

Укладываясь спать Нгамондри сказал девочке: “Меня убей, сними шкуру, сердце положи спать с собой. Кишки и голову – положи на малу (место для почетных гостей и хранения изображений духов М.Т.), двенадцатиперстную кишку и прямую кишку положи напротив себя, шерсть с моей шкуры высыпь в ямку снаружи жилища, тонкие кишки развесь на сучке наклоненного дерева”.

Хеладан все так и сделала. Утром проснулась - напротив нее спят старик со старухой, на малу играют двое детей, рядом с нею спит старик. Вышла из чума – вокруг бродят домашние олени, вся долинка ими полна, а на наклоненном дереве висят оленьи недоуздки. Хеладан начала выбирать оленя, пробовла их на выносливость, нажимая на спину. Не поддался лишь самый маленький. Обуздав его, Хеладан села верхом и поехала домой к эвенкам.

На стойбище Хеладан увидела, что эвенки водят хоровод, прошла девять чумов – никто ее не заметил, только в десятом поймали. В песне Хеладан рассказала о том, где была и выразила свое сожаление по поводу ухода из стойбища медведя-нгамондри

@темы: шельское, медведи, сказки

---

Кстати, не могу не сказать.
Карнавальные цветные линзы нового поколения оказались сказочно хороши. У меня свежи были еще воспоминания о времени, когда они только появились, и глаза от них уставали нефигово.
Вчера полдня оттаскала новые "беленькие глазки", даже не замечая, что у меня в глазах вообще что-то есть. Так что, чую, моя коллекция цветных жизнеутверждающих линз в ближайшее время изрядно пополнится всяким.
И надо бы собраться с духом и попробовать склеральные линзы, которые закрывают не только радужку, а глаз целиком. Должно быть очень жизнеутверждающе.

---

Самайн, по ходу, это то самое время, когда ты выглядишь ровно так, как себя ощущаешь:

---

Предсамайнские сказки.

Хелен Юстис
Рыжая Мод и Мистер Смертный Час.

(вот здесь эта сказка выложена в другом переводе)

Заявился к нам как-то из прерии Мистер Смертный Час на белом своем жеребце, палит вовсю из пистолетов — трах-бах-тарарах — ни дать ни взять, индеец какой напился и буянит. Страсти господни! Ясное дело, все перепугались, и мы, ребятня, да и старшие тоже, разве это им чаще доводилось его прежде видеть.

Но в тот раз он и пальцем никого не тронул, кроме одного парня по имени Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри, по которому все наши девушки сохли. А его Мистер Смертный Час именно что пальцем тронул, так что тот не сразу взял да и помер, а лежал окоченелый, весь в поту, а в брюхе пуля: пьяный ковбой всадил, партнер по покеру.

Когда в городке прослышали, что Билли вот-вот помрет, у многих наших девушек подушки промокли от слез, потому что был он собой хоть куда и от женщин ему отбою не было. Ну а больше всех плакала и горевала молоденькая Мод Эпплгейт, рыжая наша красотка, вся в веснушках.

Старая Мэри взялась выхаживать Билли своими индейскими припарками да целебными травами, а других женщин к нему даже близко не подпускала. Так что Мод ничего и сделать-то для него не могла. Только ведь рыжая девушка, сами понимаете, не станет сидеть да убиваться попусту, как девушка иной какой масти. Вот и Мод такая была. Поплакала она малость, погоревала, да и решила, что пора за дело браться. Вытерла слезы подолом нижней юбки, оседлала отцовского пегого конька и отправилась вдогонку за Мистером Смертным Часом.

И поскакала Мод Эпплгейт по горам и долам, из ковбойских краев в края стригалей, из краев стригалей в индейские земли, из индейских земель в дальние горы. Только там догнала она Мистера Смертного Часа, мили не доехав до старой хибарки на краю леса, где он жил со своей бабкой. И когда Мод Эпплгейт разглядела наконец впереди белого его жеребца, она уже изрядно устала и запыхалась; волосы рыжие растрепались, свисают вдоль спины, от конька отцовского остались кожа да кости. Но Мод набрала воздуху да как закричит:
- Эй, Мистер Смертный Час, постойте-ка минутку! Подождите меня!

Мистер Смертный Час придержал белого своего жеребца и оглянулся вроде как удивленно,— ведь немного найдется таких, кто решится его останавливать.
— Ну-с, что угодно, барышня? — спрашивает он у Мод Эпплгейт, когда та подъехала.

А Мод ему и говорит:
- О Мистер Смертный Час! Я скакала за вами по горам и долам, из ковбойских краев в края стригалей, из краев стригалей в индейские земли, из индейских земель в дальние горы, чтобы только упросить вас: пощадите Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри, любовь мою верную, нелицемерную!

А Мистер Смертный Час, как услышал, закинул голову, так что черное сомбреро свалилось и повисло за спиной на шнурке, и давай хохотать.
- Прелесть, да и только,— говорит.— Слушай-ка, малютка, мордашка у тебя — прямо загляденье!

Но Мод Эпплгейт проскакала много миль по горам и по долам, терпела в пути и голод и жажду, чуть не до смерти загнала отцовского пегого конька, да к тому же она была рыжая и спуску никому давать не привыкла. Так что она взяла и выложила Мистеру Смертному Часу все начистоту. Там, откуда она родом, говорит, воспитанный человек нипочем не станет смеяться над девушкой в несчастии, и очень с его стороны было бы любезно последить за своими манерами, и кто его только воспитывал, интересно знать? Его матушка небось в гробу переворачивается, да любой неумытый индеец голоштанный повежливее будет, и пошла, и пошла его чихвостить.

Ну тут уж Мистер Смертный Час разом протрезвел, подобрался в седле и слушал ее смирно, только глазами моргал. А когда Мод остановилась дух перевести, достал он кисет, облизнул края бумажки и свернул себе самокрутку.
— Что вы мне дадите за Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри? — спрашивает.

Но только Мод и впрямь задело за живое. Тряхнула она волосами, как норовистая кобылка гривой, губы этак поджала и заявляет ему:
— Не стану я о деле говорить, пока не умоюсь и не съем чего-нибудь: я скакала по горам и долам...
— Знаю, знаю,— говорит Смертный Час.— Давайте-ка доедем до моей лачужки, а уж там бабка моя о вас позаботится.

Стали они вдвоем подниматься по склону, и все время Мистер Смертный Час придерживал белого жеребца, чтобы Мод на своем бедняге пегом могла за ним поспеть. И вот подъехали они к низенькой хибаре и увидали, что над трубою вьется дымок, а на крыльце стоит старая бабка Мистера Смертного Часа, рада-радехонька видеть нового человека. Едва они подъехали, она уж тут как тут.
— Добро пожаловать, милочка,— говорит.— Похлебка на огне, чайник закипает. Входите-ка да передохните малость.

Остановились они. Мистер Смертный Час спешился, подошел к Мод, подхватил ее сильными своими руками — а талия у нее уж такая была тоненькая, как раз в две ладони уместилась,— снял с седла и на землю поставил.

А тем временем его бабка снует туда-сюда по двору со своей клюкой, прихрамывает, будто птичка с перебитым крылом, и все твердит:
- Скажи ты на милость, ну что за девушка!

А потом повела она гостью в дом, дала теплой воды и костяной гребень, да еще раскрыла свой старый, медью окованный сундук и достала прехорошенький шелковый капот. И когда Смертный Час, задав корму коням, вошел в дом, то увидел: сидит Мод Эпплгейт, что твой рыжий ангел, и пьет чай.

А Мод, слегка перекусив, совсем освоилась и давай рассказывать всякие потешные истории про наш городок и про тамошний народ, так что Мистер Смертный Час и бабка прямо покатывались со смеху.

И вот начал Смертный Час носом клевать да позевывать, а потом и говорит своей бабке:
— Изрядный конец я сегодня сделал, дважды вокруг света и обратно. Дай-ка прилягу к тебе на колени и вздремну самую малость.

И тут же захрапел.

А пока Смертный Час спал, бабка с Мод Эпплгейт разговор завела и стала расспрашивать: кто она такая, и откуда родом, и зачем пожаловала. Тут ей Мод и рассказала все, как есть: что лежал Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри с пулей в брюхе да помирал, любовь ее верная, нелицемерная, что же ей и оставалось, как не пуститься вдогонку за Мистером Смертным Часом, упросить его и руку его удержать?

Выслушала бабка ее рассказ и вздохнула тяжко-претяжко.
— Уж так мне жалко, что сердечко твое занято,— говорит.— Очень ты на меня похожа, какой я в молодости была. Моя бы воля, я бы внуку моему в жены именно тебя и выбрала. Я ведь стара стала, пора и на покой, только хочется мне, чтобы он остепенился да жил по-людски. А ты и молоденькая, и миленькая, и нраву хорошего, и коль старые глаза меня не обманывают, в колдовстве тоже кой-что смыслишь. Верно я говорю?
- Ну,— отвечает Мод скромно,— случается. Так только, шутки ради.
- А что бы такое, к примеру? — спрашивает бабка.— Из черной магии или из белой?
- Обеих понемножку,— говорит Мод.— Раз я наколдовала, чтобы братец мой младший не провалился по арифметике. А другой раз заколдовала пасторшу, чтоб она себе на шнурок наступила и прямо в кормушку с овсом шлепнулась.

И снова бабка Смертного Часа тяжело так вздохнула и говорит:
— Для новичка неплохо. Как погляжу на тебя — и к чему такой девушке ковбой завалящий, пьяница да картежник, и пулю-то схлопотал через свои дурацкие карты. Ну что ж поделать, уж коли тебе так хочется, так и быть, помогу. Стоит внучку моему таким манером задремать, тут же начинает говорить во сне, а как заговорит, можно задать ему три вопроса; трижды ответит чистую правду, а потом проснется. Говори, о чем мне его спрашивать?
— Спросите его,— говорит Мод, ни минутки не раздумывая,— что возьмет он за жизнь Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри.
- Это один вопрос,— говорит бабка.— Три вопроса можно задать. Еще о чем его спрашивать?

Мод помолчала, подумала, а потом говорит:
— Спросите его,, зачем он сестренку мою малую забрал из колыбели.
- Спрошу, деточка,— говорит бабка.— А еще что?
И тогда Мод Эпплгейт наклонилась над очагом, так что рыжие ее волосы будто пламенем рыжим вспыхнули, и примолкла, а потом все-таки говорит, медленно так, едва-едва слышно:
- Спросите его, что он делает, коли станет ему одиноко.

Ничего ей на это бабка Смертного Часа не ответила. Так и сидели они молча, пока Мистер Смертный Час и вправду бормотать во сне не начал. Тут бабка прядку волос на палец накрутила, а волосы у него чернее угля, и подергала тихонько. А тот не проснулся, только спросил:
— Да? Что такое?
- Скажи-ка, внучек,— говорит ему бабка в самое ухо,— что возьмешь ты за жизнь Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри?

Тут Смертный Час заворочался во сне и говорит:
— Эх, бабушка, до чего ж она славная! У иных я бы глаз взял, у других десять лет жизни, а от нее я вот что хочу: пускай объедет со мной дважды вокруг света, а потом пусть поцелует меня в губы.

Услыхав его ответ, вздохнула Мод глубоко-глубоко и на спинку кресла откинулась.
— Внучек, а внучек,— говорит бабка,— она еще кой о чем спросить тебя хочет. Зачем ты сестренку ее малую забрал прямо из колыбели?

Снова Мистер Смертный Час во сне заворочался и говорит:
— Хворала она. И все-то у нее болело. Вот и забрал я ее, чтоб ей больше не плакать.

Услыхавши это, наклонилась Мод низко-пренизко и ладонь к щеке прижала.
- Ладно, внучек,— говорит ему бабка.— Ответь-ка на последний вопрос. Что ты делаешь, коли станет тебе одиноко?

Тут Смертный Час как вздохнет да как застонет и от огня отвернулся. Долго он шептал что-то, бормотал себе под нос, а потом все же вымолвил еле слышно:
- Я тогда подкрадусь к окну и смотрю, как люди спят вдвоем, обнявшись.

И только он это сказал, как тут же проснулся, зевает вовсю, потягивается и говорит:
— Звезды небесные! А ведь я никак всхрапнул.

А вообще-то веселые они были люди, Мистер Смертный Час с бабкой, даром, что у него служба такая. Ох и славно же повеселились они в тот вечер! Мод вроде как и рада была, что приехала. Старушка принялась им рассказывать всякие поучительные истории про свою далекую молодость, да еще кувшин ежевичной наливки на стол выставила. А сам Мистер Смертный Час такие развеселые мотивчики стал на скрипке своей выводить, что Мод не утерпела, соскочила с кресла, юбки подобрала и пустилась в пляс. Далеко лишь за полночь отвела ее бабка в спальню. Глядь, а там возле хозяйкиной постели, высокой с пологом, стоит маленькая кроватка, свежим бельем застелена, нашу Мод дожидается.

Поутру платье Мод бабкиными руками было уж вычищено да выглажено, а на столе завтрак стоял — солонина и кофе с овсяными лепешками: надо же им подкрепиться перед дальней дорогой. А потом Смертный Час белого своего жеребца взнуздал, оседлал и к крыльцу подвел. У старушки бабушки прямо слезы навернулись, как пришло время с Мод прощаться. Расцеловались они, и говорит ей Мод Эпплгейт:
— Счастливо оставаться. Спасибо вам за ласковый прием. Кабы не Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри, любовь моя верная, нелицемерная, осталась бы у вас, право слово.

Тут Мистер Смертный Час подсадил Мод на коня, сам вскочил в седло, и поехали они в гору, к заснеженной вершине, а оттуда прямо в небо! И всю дорогу сидела Мод Эпплгейт позади Мистера Смертного Часа, крепко за него держась, и до того ей было тепло и удобно, что даже удивительно.

Ну уж и прокатились они! Нес их белый жеребец все выше и выше, по грозовым отрогам к небесным пастбищам, где облачка-сосунки пасутся возле тучных белых мамаш, а вокруг грузные черные тучи набычились и охраняют. И понес он их в луга, где звезды цветут, и Мистер Смертный Час позволил Мод сорвать парочку и в рыжие свои, волосы вплести. Когда же мимо луны проносились, Мод Эпплгейт дотянулась и пальцем ее потрогала, а луна-то, оказывается, скользкая и как лед холодная. А вот к солнцу они не полетели, потому что, Смертный Час говорит, так и обжечься недолго.

Однако дело не ждет, пора было Смертному Часу и за работу приниматься, и отправились они в путь — дважды вокруг света. А как только пересекли безбрежный океан, Мистер Смертный Час закутал Мод в свой плащ-невидимку, и тогда стал ей открыт всякий дом в любом краю; и кого она только не повидала — и китайских жителей, и японских, и русских жителей, и африканских, и даже таких, что за всю жизнь словечка по-английски не вымолвили. Показал он ей пышные дворцы и убогие хижины, каких она в Техасе и не видывала; показал он ей и принцев с королями, и простой люд, да всего и не упомнишь,— а уж Мод, будьте покойны, во все глаза глядела. И приметила она, что в одном все люди на свете меж собой схожи: когда приходит Смертный Час, живым его не видно, потому они и плачут так горько. А вот кому время помирать приспело, те, как завидят его, приподымутся навстречу и улыбнутся, будто доброму другу. Очень Мод порадовало, что никто его совсем уж пропащим не считает. А еще рассказывал ей Смертный Час по дороге про разные разности, на которые в путешествиях своих насмотрелся,— сразу видно, у такого человека не только коровы, да юбки, да выпивка на уме.

И вот объехали они дважды вокруг света, пора и домой возвращаться. И остановил Мистер Смертный Час коня над безбрежным океаном и показал Мод Эпплгейт, как прямо под ними киты резвятся, бороздят прозрачную зеленую воду, словно стадо бизонов средь сочных трав мчится. А на Северном полюсе увидела Мод белых медведей — и впрямь белые, только нос черный, а в Египте — крокодилов, что по Нилу плывут, а в Индии — тигров, и еще всяких-разных тварей, и каждой по паре. Под конец Мод вроде как и жалко его стало: выходит, только он во всем мире должен жить один-одинешенек.

Но вот уже скачут они над знакомой равниной, вот и городок наш завиднелся, из труб и дымоходов к голубому небу дым поднимается. Опустились они точнехонько на главной улице и мимо «Торговли Тарбелла», мимо транспортной конторы Уэллса прямо к салуну «Синяя птица» подъехали и стали.

Мод удивилась и спрашивает:
— А зачем вы меня сюда привезли?

А Мистер Смертный Час ей только ответил:
- Потерпите немножко, сейчас узнаете.

Соскочил он с белого своего жеребца, Мод с седла снял, закутал ее, как раньше, в плащ-невидимку и говорит:
- Ну, уговор есть уговор. Дело за малым.

Тут Мод собралась с духом, крепко зажмурилась и приготовилась, что вот сейчас он ее целовать будет. Только ничего такого не случилось. Мод глаза открыла, а Мистер Смертный Час и говорит:
— Нет уж, Мод, уговор был, что вы меня поцелуете.

И пришлось тогда Мод попросить Мистера Смертного
Часа нагнуться, а он так и сделал, и пришлось ей встать на цыпочки и свои губы к его губам приложить.

То ли казалось ей прежде, что губы у него холодные, то ли считала она, что очень это страшно — целовать Мистера Смертного Часа,— ей-богу, не знаю,— только смотрит Мод и глазам своим не верит: оказывается, руки ее за шею его обнимают,— а как там очутились, Бог весть,— а губы сами к его губам прижимаются. И уж если по правде, так это Мистер Смертный Час первым от нее отодвинулся и говорит негромко:
- Ну, а теперь ступайте, Мод. Любовь ваша верная, нелицемерная Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри как раз в «Синей птице» сидит.

Снял с нее Смертный Час свой плащ-невидимку и сразу сам пропал, только шпоры прозвенели, когда уходил, и осталась Мод одна возле «Синей птицы». Заглянула она в окно и видит: сидит там Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри, любовь ее верная, нелицемерная, пьет виски, а вокруг него так и вьются девицы, из тех, что вечно в салунах торчат.

Мод думала, она прямо лопнет, столько в ней всяких чувств заклокотало, и никак не решить, чего ей больше хочется: то ли палку в коновязи выломать, в «Синюю птицу» ворваться и вздуть хорошенько любовь свою верную, нелицемерную, то ли просто сгореть со стыда и сквозь землю провалиться. Глядь, а у крыльца отцовский пегашка привязан, оседлан и взнуздан, все честь по чести. Хотела было Мод на него вскочить и домой, пока никто ее не видел, да не тут-то было. Углядел ее Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри в окно, встал, дверь ногой толкнул, и вот, извольте радоваться, стоит, ухмыляется, штаны поддергивает, будто в жизни помирать не собирался.
— Глядите-ка,— говорит,— не иначе, как малышка Мод Эпплгейт меня у «Синей птицы» поджидает. Где пропадала, красотка? Болтали, будто ты уехала.

Почувствовала Мод, что краснеет, и в ответ ему этак язвительно:
— Болтали, будто ты очень плох.

Билли головой закивал.
— Очень плох был,— говорит.— Очень плох, чуть не помер. Спасибо старухе Мэри, она меня своими травами да припарками вылечила — как новенький стал.

Вот уж этого Мод не стерпела. Она-то скакала по горам и долам, из ковбойских краев в края стригалей, из краев стригалей в индейские земли, из индейских земель в дальние горы, чтоб только руку Смертного Часа удержать и Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри, любовь свою верную, нелицемерную спасти; она-то дважды вокруг света объехала да еще чужого мужчину в губы поцеловала, и все для кого? Ковбой какой-то завалящий да беспутный, конюшней насквозь пропах, только знает, что виски глушить, табак жевать да в карты резаться, стоит тут и смотрит на нее, будто она персик спелый, так и свалится прямо в руки, только дерево тряхни! И до того Мод Эпплгейт разобиделась, что чуть не заплакала. Однако плакать она не стала, а придумала кой-что получше. Не зря же была она рыжая!

Надо так случиться, что как раз в это время из верхнего окна «Торговли Тарбелла» сам дядюшка Тарбелл высунулся. Тут Мод взяла и наколдовала. Сплюнул дядюшка табачным соком и угодил Билли-Будь-Неладен-Бэнгтри прямо в глаз, уж Мод постаралась! И пока стоял Билли там и словами разными неподобающими выражался, так что приличной девушке и слушать зазорно, отвязала Мод отцовского конька, на него вскарабкалась и каблуками пришпорила. Только пыль столбом поднялась, когда Мод по главной улице из города вылетела. И скакала она по горам и долам, из ковбойских краев в края стригалей, из краев стригалей в индейские земли, из индейских земель в дальние горы, пока не разглядела впереди Мистера Смертного Часа на белом его жеребце. И тогда как закричит:
— Эй, Мистер Смертный Час, постойте-ка минутку! Подождите меня!

И когда Смертный Час ее услышал, повернул он коня и обратно по той же дороге поскакал — а ведь он ни к кому дважды не приходит,— подхватил ее прямо с седла, на белого своего жеребца посадил, обнял крепко и поцеловал, уже по-настоящему. А потом сказал:
— А уж старушка-то моя как обрадуется!

А Мод Эпплгейт ему вот что сказала:
— И чтоб никогда я больше не слыхала, как некоторые к людям в окна подглядывают.

И жила Мод Эпплгейт с Мистером Смертным Часом долго и счастливо, да, говорят, и по сю пору живет. Вроде как стала помогать ему в его ремесле. И когда мы, ребятня, бывало, расшалимся да раскапризничаемся перед сном, матери нам говорили:
- Тише, детка, не плачь. Закрой глазки, и придет к тебе Мод Эпплгейт, у кроватки сядет и песенку споет.

Она и вправду приходила и пела — сам слыхал.

---

На этой неделе у меня будет занятие по ноябрьской луне.
Занятие получилось очень большим, потому что в одном занятии придется охватить и аспект Луны Мёртвых, и то затишье Безвременья, которое начинается после того, как отшумит Охота и захлопнутся двери между мирами. Итак:

Луна Мёртвых. Луна Драконицы. Луна Хель. Луна Ложащегося Снега. Луна Белых Троп. Луна Поиска, Темная Луна, Морозная Луна, Траурная Луна.

Я расскажу о Луне Мёртвых, о традициях почитания мёртвых, которые существуют в разных странах, немного - о богах мёртвых и о работе с пространством мёртвых в то время, пока двери между мирами еще не захлопнулись.
Еще я расскажу о тёмных, подземельных пространствах, о Матерях Бездны, особенно о Матери Тиамат, а также о других первых божествах, которые воплощали в себе изначальный хаос; поговорим о Подземных Царях - богах, управляющих тёмными нижними мирами. Поговорим о змеях, о том, что они символизировали, и о том, как использовались (и используются) в магических дейстиях.
Поговорим о первом снеге и о первых холодах, и о снежной магии, а кроме того, совсем чуть-чуть - о Тёмных Кузнецах и духах земли.

Дистанционное занятие будет в этот четверг, 30 октября, в 21 час по Мск.

Приходите )

---

На этой неделе у меня будет занятие по Самайну.

САМАЙН (Samhain, Samhuin, Saman, Oidhche Shamhna, Allantide, Geimredh, Ночь Духов, Ночь Мёртвых, Ночь Врат)
Самайн - один из самых важных праздников Колеса Года, праздник порога, обозначающий окончание светлой половины года и начало тёмной, начало зимы. Это праздник границы, и праздник, когда открываются врата - между половинами года, между мирами, между силами, и праздник, когда иное, потустороннее становится ближе.

На занятии поговорим о самом празднике, его корнях и традициях, о магии этого периода, о том, где заканчивается Самайн и начинается Хеллоуин, об открытых дверях между мирами и об открытых для мёртвых путях, об авалонских яблоках, о страхах и ужасах этого времени - о чудовищных существах и призраках и, конечно, о Дикой Охоте. Поговорим о сезонных ликах богов - Диком Охотнике и Тёмной Старухе и о других традциях поминовения мёртвых: о наших Дедах и Dia De Los Muertos, Днях Мёртвых.

Занятие (дистанционное) будет в этот четверг, 23 октября, за неделю до Самайна, традиционно в 21 час по Мск.


UPD: раньше предполагалось, что на этой неделе и Лунное проведём, но удобнее все же оказалось перенести его на 30 октября.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вовсю идёт подготовка к Осенней Ярмарке, которую Сириксс устраивает в ноябре. Кстати, я раньше говорила, что ярмарка пройдет до Самайна - но мы решили передвинуть на 2 недели, - ярмарочными днями будет 12 и 15 ноября.
Первая партия свечей на Ярмарку готова:


Осенние, с измельченными красными и рыжими осенними листьями, с корицей и прочими милыми осенними добавками.
Они про осень, про полёт листьёв, про благословение времени урожая, про силу этого времени и всё такое )
В основном рыжие, отлитые в районе Мабона. Красных мало, но если кому-то очень хочется утащить с Ярмарки именно красную большую свечку об этом можно написать мне. Ощущение Мабона я еще не потеряла, и могу сделать еще 2-3 таких свечи.

@темы: свечи, ручная работа, шельское

---

Люблю современные сказки.
Танит Ли
Красны, как кровь

Прекрасная Королева-Колдунья откинула крышку шкатулки из слоновой кости с магическим зеркалом. Из темного золота было оно, из темного золота, подобного волосам Королевы-Колдуньи, которые струились как волна по ее спине. Из темного золота, и такое же древнее, как семь чахлых и низких черных деревьев, растущих за бледно-голубым оконным стеклом.

– Speculum, speculum, – обратилась Королева-Колдунья к волшебному зеркалу. – Dei gratia.
– Volente Deo. Audio.
– Зеркало, – произнесла Королева-Колдунья. – Кого ты видишь?
– Я вижу вас, госпожа, – ответило зеркало. – И все на земле. Кроме одного.
– Зеркало, зеркало, кого ты не видишь?
– Я не вижу Бьянку.

Королева-Колдунья перекрестилась. Она захлопнула шкатулку, медленно подошла к окну и взглянула на старые деревья по ту сторону бледно-голубого стекла.

Четырнадцать лет назад у этого окна стояла другая женщина, но она ничем не походила на Королеву-Колдунью. У той женщины черные волосы ниспадали до щиколоток; на ней было багровое платье с поясом под самой грудью, ибо она давно уже вынашивала дитя. Та женщина распахнула оконные створки в зимний сад, туда, где скорчились под снегом старые деревца. Затем, взяв острую костяную иглу, она воткнула ее в свой палец и стряхнула на землю три яркие капли.

– Пусть моя дочь получит, – сказала женщина, – волосы черные, подобно моим, черные, как древесина этих искривленных согбенных деревьев. Пусть ее кожа, подобно моей, будет бела, как этот снег. И пусть ее губы, подобно моим, станут красны, как моя кровь.

Женщина улыбнулась и лизнула палец. На голове ее возлежала корона; в сумерках она сияла подобно звезде. Женщина никогда не подходила к окну до заката: она не любила дня. Она была первой Королевой и не обладала зеркалом.

Вторая Королева, Королева-Колдунья, знала все это. Она знала, как умерла в родах первая Королева. Как ее гроб отнесли в собор и отслужили заупокойную мессу. Как ходили меж людей дикие слухи – мол, когда на тело упали брызги святой воды, мертвая плоть задымилась. Но первую Королеву считали несчастьем для королевства. С тех пор как она появилась здесь, землю терзала чума, опустошительная болезнь, от которой не было исцеления.

Прошло семь лет. Король женился на второй Королеве, столь же не похожей на первую, как ладан на мирру.

– А это моя дочь, – сказал Король второй Королеве. Возле него стояла маленькая девочка семи лет от роду.

Ее черные волосы ниспадали до самых щиколоток, ее кожа была бела как снег. Она улыбнулась – красными точно кровь губами.

– Бьянка, – произнес Король, – ты должна любить свою новую мать.

Бьянка лучисто улыбалась. Ее зубы сверкали как острые костяные иглы.

– Идем, – позвала Королева-Колдунья, – идем, Бьянка. Я покажу тебе мое волшебное зеркало.
– Пожалуйста, мама, – тихо промолвила Бьянка. – Мне не нравятся зеркала.
– Она скромна, – заметил Король. – И хрупка. Она никогда не выходит днем. Солнце причиняет ей страдания.

Той ночью Королева-Колдунья открыла шкатулку с зеркалом.

– Зеркало. Кого ты видишь?
– Я вижу вас, госпожа. И все на земле. Кроме одного.
– Зеркало, зеркало, кого ты не видишь?
– Я не вижу Бьянку.

Вторая Королева дала Бьянке крошечное золотое распятие филигранной работы. Бьянка не приняла подарка. Она подбежала к отцу и зашептала:

– Я боюсь. Мне не нравится думать, что наш Господь умер в мучениях на кресте. Она специально пугает меня. Скажи ей, пусть заберет его.

Вторая Королева вырастила в своем саду дикие белые розы и пригласила Бьянку прогуляться после заката. Но Бьянка отпрянула. А отец ее услышал шепот дочери:

– Шипы уколют меня. Она хочет сделать мне больно. Когда Бьянке исполнилось двенадцать, Королева-Колдунья сказала Королю:

– Бьянке пора пройти обряд конфирмации, чтобы она принимала с нами причастие.

– Этому не бывать, – ответил Король. – Я не говорил тебе, девочку не крестили, ибо моя первая жена, умирая, была против этого. Она умоляла меня, ведь ее религия отличалась от нашей. Желания умирающих надо уважать.

– Разве плохо быть благословенной Церковью? – спросила Королева-Колдунья Бьянку. – Преклонять колени у золотой алтарной ограды перед мраморным алтарем? Петь псалмы Богу, вкусить ритуального Хлеба и отпить ритуального Вина?

– Она хочет, чтобы я предала свою настоящую маму, – пожаловалась Бьянка Королю. – Когда же она прекратит мучить меня?

В день своего тринадцатилетия Бьянка поднялась с постели, оставив на простыне алое пятно, горящее, точно распустившийся красный-красный цветок.

– Теперь ты женщина, – сказала ее няня.

– Да, – ответила Бьянка. И направилась к шкатулке с драгоценностями своей истинной матери, вытащила из нее материнскую корону и возложила на себя.

Когда в сумерках она гуляла под старыми черными деревьями, эта корона сияла подобно звезде.

Опустошительная хворь, которая на тринадцать безмятежных лет покинула землю, внезапно вспыхнула вновь, и не было от нее исцеления.

Королева-Колдунья сидела на высоком стуле перед окном, в котором бледно-зеленые стекла чередовались с матово-белыми. В руках она держала Библию в переплете из розового шелка.

– Ваше величество, – отвесил ей низкий поклон егерь.

Ему было сорок лет, он был силен и красив – и умудрен в потаенных лесных практических науках, в сокровенном знании земли. Умел он и убивать, убивать без промаха – такова уж его профессия. Он мог убить и изящную хрупкую лань, и луннокрылых птиц, и бархатных зайцев с их грустными всезнающими глазами. Он жалел их, но, жалея, убивал. Жалость не останавливала его. Такова уж его профессия.

– Посмотри в сад, – велела Королева-Колдунья.

Охотник вгляделся в мутно-белое стекло. Солнце утонуло за горизонтом, и под деревьями прогуливалась девушка.

– Принцесса Бьянка.
– Что еще? – спросила Королева-Колдунья. Егерь перекрестился:
– Ради нашего Господа, миледи, я не скажу.
– Но ты знаешь.
– Кто же не знает?
– Король не знает.
– Может, и знает.
– Ты храбр? – вопросила Королева-Колдунья.
– Летом я охочусь на кабанов и убиваю их. Зимой я уничтожаю волков десятками.
– Но достаточно ли ты храбр?
– Если прикажете, леди, – ответил охотник, – я сделаю все возможное.

Королева-Колдунья открыла Библию и взяла вложенный между страницами плоский серебряный крестик, лежавший на словах: «Не убоишься ужасов в ночи… язвы, ходящей во мраке…»[3 - Библия, Псалом 90: «Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень».]

Егерь поцеловал распятие и повесил его на шею, под рубаху.

– Приблизься, – велела Королева-Колдунья, – и я научу тебя, что нужно сказать.

Некоторое время спустя охотник вышел в сад – в небе уже загорелись звезды. Он направился к Бьянке, стоящей под кривым карликовым деревом, и преклонил колени.

– Принцесса, – произнес он, – простите меня, но я должен донести до вас дурные известия.
– Так доноси, – ответила девочка, играя с длинным стеблем сорванного бледного цветка, распускающегося ночью.
– Ваша мачеха, эта проклятая ревнивая ведьма, замыслила погубить вас. Тут ничего не поделаешь, но вы должны бежать из дворца нынче же ночью. Если позволите, я провожу вас в лес. Там найдутся те, кто позаботится о вас, пока вы не сможете вернуться без опаски.

Бьянка взглянула на него – покорно, доверчиво.

– Тогда я пойду с тобой, – сказала она.

И они зашагали по тайной тропе, потом по подземному ходу, потом миновали запутанный фруктовый сад и выбрались на грунтовую дорогу, бегущую между запущенных кустов живой изгороди.

Ночь пульсировала фиолетово-черным, когда они наконец достигли леса. Ветви над головой хлестали друг друга, переплетались, точно морозный узор на окне, а небо тускло просвечивало меж ними, словно синее стекло.

– Я устала, – вздохнула Бьянка. – Можно мне немножко отдохнуть?
– Конечно. Вон на ту полянку ночью приходят поиграть лисы. Смотрите туда – и увидите их.
– Ты такой умный, – заметила Бьянка. – И такой красивый.

Она села на поросшую мхом кочку и принялась глядеть на поляну.

Егерь бесшумно вытащил нож, спрятал его в складках плаща и склонился над девушкой.

– Что вы шепчете? – спросил он сурово, кладя ладонь на ее угольно-черные волосы.
– Всего лишь стишок, которому научила меня мама. Охотник сгреб в кулак ее густые пряди и развернул девушку так, что ее белое горло оказалось перед ним, открытое, готовое для ножа. Но мужчина не ударил, ибо в руке он сжимал сейчас золотистые локоны смеющейся Королевы-Колдуньи, которая, хохоча, обвила его руками.

– Добрый мой, сладкий мой, это была всего лишь проверка. Разве я не ведьма? И разве ты не любишь меня?

Охотник вздрогнул, ибо он любил ее, а она прижалась к нему вплотную, так что, казалось, ее сердце стучит в его собственном теле.

– Отложи нож. Отбрось глупый крест. Нам не нужны эти вещи. Король и на четверть не такой мужчина, как ты.

И егерь повиновался ей, отшвырнув нож И распятие, – они упали далеко, где-то среди корявых корней. Он сжал ее в объятиях, лицо женщины уткнулось в его шею, и боль ее поцелуя стала последним, что почувствовал мужчина в этом мире.

Небо окрасилось угольно-черным. Лес был еще чернее неба. Никакие лисы на поляне не играли. Взошла луна и украсила белым кружевом сучья и пустые глаза егеря. Бьянка утерла рот мертвым цветком.

– Семеро спят, семеро нет, – произнесла Бьянка. – Древо к древу. Кровь к крови. Ты ко мне.

Раздался звук, подобный семи гигантским разрывам, – далеко, за деревьями, за щебеночной дорогой, за фруктовым садом, за подземным ходом. А затем – семь тяжелых шлепков босой ноги. Ближе. И ближе. И ближе.

Гоп, гоп, гоп, гоп. Гоп, гоп, гоп.

Во фруктовом саду – семеро черных, встрепенувшихся. На щебеночной дороге, между кустов живой изгороди – семеро черных, крадущихся. Кусты шуршат, ветки трещат.

Через лес, на поляну – семеро корявых, согбенных, низкорослых существ. Древесно-черная мшистая шерсть, древесно-черные лысые маски. Глаза – сверкающие щели, рты – сырые пещеры. Бороды – лишайник. Пальцы – сучковатые хрящи. Ухмыляются. Падают на колени. Прижимают лица к земле.

– Добро пожаловать, – сказала Бьянка.

Королева-Колдунья стояла перед окном со стеклом цвета разбавленного вина. Но смотрела она в магическое зеркало.

– Зеркало. Кого ты видишь?

– Я вижу вас, госпожа. Я вижу человека в лесу. Он вышел на охоту, но не на оленя. Его глаза открыты, но он мертв. Я вижу все на земле. Кроме одного.

Королева-Колдунья зажала ладонями уши. За окном лежал сад, пустой сад, лишившийся семи черных и корявых карликовых деревьев.

– Бьянка, – выдохнула Королева.

Окна были завешены, и свет не проникал в них. Свет лился из полого сосуда – сноп света, точно копна золотистой пшеницы. Свет горел на четырех мечах – мечах, показывающих на восток и на запад, на юг и на север.

Четыре ветра свистели в покоях, играя серебристо-серой пылью Времени.

Руки Королевы-Колдуньи покачивались подобно трепещущим на ветру листьям, сухие губы Королевы-Колдуньи читали нараспев:

– Pater omnipotens, mittere digneris sanctum Angelum tuum de Infernis.[Всемогущий Отче, ниспошли святого Ангела своего из Преисподней (лат.).]

Свет померк и вспыхнул еще ярче.

Там, меж рукоятей четырех мечей, стоял Ангел Люцифиэль, весь золотой, с укрытым тенью лицом, с раскинутыми, полыхающими за спиной крыльями.

– Ты взывала ко мне, и я знаю твою беду. Желание твое печально. Ты просишь о боли.

– Ты говоришь мне о боли, Владыка Люцифиэль, ты, который претерпел самую мучительную боль на свете.

Боль худшую, чем причиняют гвозди в ступнях и запястьях. Худшую, чем причиняют терновые шипы, и горькая чаша, и острие копья в боку. Тебя призывают для злых целей, но только не я, ведь я понимаю твою истинную природу, сын Божий, брат Сына Божия.

– Значит, ты узнала меня. Я дам тебе то, что ты просишь.

И Люцифиэль (которого называли Сатаной, Царем Мира, и который тем не менее являлся левой рукой, зловещей рукой замыслов Господа) выдернул из Эфира молнию и метнул ее в Королеву-Колдунью.

Молния попала женщине в грудь. Женщина упала.

Сноп света взметнулся и воспламенил золотистые глаза Ангела, и были глаза Ангела ужасны, хоть и лучилось в них сострадание, но тут мечи рассыпались, и Ангел исчез.

Королева-Колдунья тяжело поднялась с пола – не красавица более, но морщинистая, растрепанная, слюнявая старуха.

В самом сердце леса солнце не светило никогда – даже в полдень. В траве мелькали цветы, но бледные, бесцветные. Под черно-зеленой крышей царили вечные густые сумерки, в которых лихорадочно мельтешили мотыльки и бабочки-альбиносы. Стволы деревьев были гладкими, точно стебли водорослей. Летучие мыши порхали днем, летучие мыши и птицы, считавшие себя летучими мышами.

Здесь стоял склеп, поросший мхом. Выброшенные из него кости валялись у корней семи искривленных карликовых деревьев. Или того, что выглядело деревьями. Иногда они шевелились. Иногда во влажных тенях поблескивало что-то вроде глаза или зуба.

В прохладе, даруемой дверью гробницы, сидела Бьянка и расчесывала волосы.

Какое-то движение всколыхнуло плотный полумрак.

Семь деревьев повернули головы.

Из леса вышла старуха – сгорбленная, со склоненной головой, хищная, морщинистая и почти безволосая, словно гриф.

– Ну вот наконец и мы, – прошамкала карга хриплым голосом стервятника.

Она подковыляла ближе, бухнулась на колени и поклонилась, ткнувшись крючковатым носом в торф и блеклые цветы.

Бьянка сидела и смотрела на нее. Старуха поднялась. Во рту ее редким частоколом желтели гнилые зубы.

– Я принесла тебе почтение ведьм и три подарка, – сказала карга.

– Почему ты это сделала?

– Какая торопыга, а ведь всего четырнадцать годков. Почему? Потому что мы боимся тебя. Я принесла подарки, чтобы подлизаться.

Бьянка рассмеялась:

– Покажи.

Старуха сделала пасс в зеленом воздухе. Раз – и в руке у нее оказался затейливый шнурок, сработанный из человеческих волос.

– Вот поясок, который защитит тебя от штучек священников, от креста, и от потира, и от поганой святой воды. В него вплетены локоны девственницы, и женщины не лучшей, чем ей положено быть, и женщины умершей. А вот, – второй пасс – и старуха держит лакированную – синь по зеленому – гребенку, – гребешок из недр морских, русалочья пустяковина, чтобы очаровывать и покорять. Расчеши ею волосы – и океанский запах наполнит ноздри мужчин, ритм приливов и отливов забьет им уши, оглушит и скует точно цепями. И вот, – добавила старуха, – последнее, старый символ греховности, алый фрукт Евы, яблоко красное как кровь. Откуси – и познаешь Грех, коим похвалялся змий, да будет тебе известно. – Старуха сделала третий пасс и выудила из воздуха яблоко. Плод, шнурок и гребень она протянула Бьянке.

Девушка взглянула на семь корявых деревьев.

– Мне нравятся ее подарки, но я не вполне доверяю ей. Лысые маски высунулись из лохматых бород. Глазные щели сверкнули. Сучковатые лапы щелкнули.

– Все равно, – заявила Бьянка, – я позволю ей самой повязать мне поясок и расчесать мои волосы.

Старая карга жеманно повиновалась. Точно жаба, вперевалочку, приблизилась она к Бьянке. Она завязала пояс на ее талии. Она разделила на пряди эбеновые волосы. Зашипели искры – белые от пояска, радужные от гребня.

– А теперь, старуха, откуси кусочек от яблока.

– Какая честь, – кивнула ведьма, – ох и покичусь же я, рассказывая моим сестрам, как разделила сей плод с тобой.

И старая карга впилась кривыми зубами в яблоко, шумно чавкая, отгрызла кусок и проглотила, облизываясь.

Тогда Бьянка взяла яблоко и тоже откусила.

Откусила, закричала – и задохнулась, подавившись.

Прыжком вскочила она на ноги. Волосы взметнулись над ней подобно грозовой туче. Лицо стало синим, затем серым, затем вновь белым. Она упала в мертвенно-бледные цветы и осталась лежать – не шевелясь, не дыша.

Семь карликовых деревьев замахали скрипучими конечностями, замотали косматыми башками, но тщетно. Без искусства Бьянки они не могли прыгать. Они вытянули когти и вцепились в реденькие волосенки и плащ старухи. Но карга пробежала меж ними. Она пробежала по залитым солнцем лесным землям, по щебеночной дороге, по фруктовому саду, по подземному ходу.

Во дворец старая карга вошла через потайную дверь и поднялась в покои Королевы по потайной лестнице. Она согнулась почти вдвое. Она хваталась за ребра. Одной костлявой рукой старуха открыла шкатулку из слоновой кости с волшебным зеркалом.

– Speculum, speculum. Dei gratia. Кого ты видишь?

– Я вижу вас, госпожа. И все на земле. И я вижу гроб.

– Чей труп лежит в гробу?

– Этого я не вижу. Должно быть, Бьянки.

Карга, бывшая совсем недавно прекрасной Королевой-Колдуньей, опустилась на свой высокий стул у окна с бледно-огуречным и матово-белым стеклом. Снадобья и зелья ждали, готовые прогнать страшный облик, снять жуткие чары возраста, наложенные на нее Ангелом Люцифиэлем, но она пока не прикасалась к ним.

Яблоко содержало частицу плоти Христа, освященную облатку – Святое Причастие.

Королева-Колдунья придвинула к себе Библию и открыла ее наудачу.

И прочла – со страхом – слово: Resurgat.[5 - Восстань, поднимись, возродись (лат.).]

Он был словно хрусталь, этот гроб, молочно-белый хрусталь. Образовался он так. Белый дымок поднялся от кожи Бьянки. Она дымилась, как дымится костер, когда на него падают капли гасящей пламя воды. Кусок Святого Причастия застрял у нее в горле. Причастие – вода, гасящая ее огонь, – заставляло ее дымиться.

Потом выпала ночная роса, похолодало. Дым вокруг Бьянки заледенел. Иней расписал изящными серебряными узорами туманную ледяную глыбу с Бьянкой внутри.

Холодное сердце Бьянки не могло растопить лед. И зеленая дневная полночь оказалась бессильна.

Ее, лежащую в гробу, можно разглядеть сквозь стекло. Как прелестна она, Бьянка. Черная как смоль, белая как снег, красная как кровь.

Деревья нависают над гробом. Идут годы. Деревья разрослись и укачивают гроб на своих руках. Из глаз их сочатся слезы – плесень, грибок, зеленая смола. Зеленый янтарь, как изысканное украшение, твердеет на хрустальном гробу.

– Кто это лежит там, под деревьями? – спросил Принц, выехавший на поляну.

Он, казалось, привез с собой золотую луну, чье сияние разливалось вокруг его золотой головы, золотых доспехов и белого атласного плаща, расшитого золотом и чернью, кровавыми рубинами и небесными сапфирами. Белый конь топтал белесые цветы, но, как только копыта отрывались от земли, бледные головки поднимались вновь. С луки седла Принца свисал щит, странный щит. На одной его стороне скалилась морда льва, но на другой белел смиренный ягненок.

Деревья застонали, головы их треснули, раскрыв огромные рты.

– Это гроб Бьянки? – промолвил Принц.

– Оставь ее с нами, – взмолились деревья.

Они качнулись и поползли на корнях. Земля содрогнулась. Гроб из ледяного стекла тряхнуло, широкая трещина расколола его.

Бьянка закашлялась.

Кашель выбил частицу Причастия из ее горла. Тысячью осколков рассыпался гроб, и Бьянка села. Она взглянула на Принца. Она усмехнулась.

– Добро пожаловать, желанный мой, – сказала она. Бьянка поднялась, тряхнула головой, разметав волосы, и направилась к Принцу на белом коне.

Но вошла она, казалось, в тень, в багровую комнату; затем – в малиновую, чье свечение пронзило ее, точно безжалостные ножи. Дальше – желтая комната, где она услышала плач, терзающий уши. С тела ее словно содрали всю кожу; сердце ее забилось. Биения сердца превратились в два крыла. Она полетела. Она была вороном, затем совой. Она летела в искрящемся стекле. Стекло опаляло ее белизной. Снежной белизной. Она стала голубем.

Голубка села на плечо Принца и спрятала голову под крыло. В ней не осталось больше ничего черного, ничего красного.

– Начни все сначала, Бьянка, – сказал Принц.

Он поднял руку и снял птицу с плеча. На запястье его виднелась отметина, похожая на звезду. Когда-то в эту руку входил гвоздь.

Бьянка взмыла ввысь, легко пройдя сквозь зеленую крышу леса. Она влетела в изящное окошко винного цвета. Она была во дворце. Ей было семь лет.

Королева-Колдунья, ее новая мать, повесила ей на шею тонкую цепочку с распятием филигранной работы.

– Зеркало, – произнесла Королева-Колдунья. – Кого ты видишь?

– Я вижу вас, госпожа, – ответило зеркало. – И все на земле. И я вижу Бьянку.

@темы: прекрасное, тексты, или у вас другие любимые авторы?, сказки