Похоже, тоже заболеваю... С любопытством экспериментатора-аматёра отслеживаю, как ползет вверх температура. На редкость упорное существо. Тридцати семи с полтиной ей мало было - нет чтобы уже сейчас понять, что лучшее враг хорошего.

Посеянное некоторыми гражданами желание "дать дуба" стало взрастать где ни попадя...

Обидно лишь то, что ни на какой больничный, вопреки своим радужным мечтам, я не сяду, ибо тогда мне не выжить точно - коллеги растерзают меня сразу по возвращении "Тут начали землю ногтями обе рыть и черного рвать зубами ягненка..." Причем ягненком в данном случае буду я. Нельзя болеть, болеть нельзя, на работе завал и подвешенное положение...

---

Ага! Наши выигрывают. Поверженная было вчера весна обиженно шмыгнула носом, поднялась из снеговой зыби, цыкнула на солнце, чтоб не ленилось и опять начала отвоевывать канатно-перетяжные позиции :-)))

Солнце сумасшедшее, под ногами хлябь, небо глядит иронически...



Позабытый вчера заговор я так и не вспомнила, полезла за ним в архивы (должна же я была его где-то увековечить) - не нашла. Пока тянулась за папками, на меня метко спикировал преувесистый Шекспир 36-го года издания и чувствительно приложил меня по голове. Oh my God, какая там оказалась вступительная статья некоего товарища Рокотова под заголовком "Шекспир и его время"! Все как положено - преломлено через призму учения Маркса - Энгельса - Ленина, пестреет абстрактрыми словесными формами, цитатами вышеуказанных граждан и (как это говорилось?) "красной нитью" проводится постоянное напоминание о рабоче-крестьянском происхождении Шекспира :-)))

Переводы - омерзительные. Причем нигде (!) не указано имени переводчика, видимо из соображений сохранения жизни и здоровья последнего.

---

Время - без двадцати восемь. Причем вечера.

Все нормальные люди уже давно дома.

Когда же закончится эта чертова работа?

---

Про разные лихорадки... (to Бранд)

ЛИХОРАДКИ, лихоманки или трясавицы — у русских демоны болезни в облике простоволосых женщин. Лихорадки бывают различными, и общее число их, как правило, равно двенадцати. В русских заговорах часто перечисляются их имена: в записи 18 в.— Тресея, Огнея, Леденея, Отпея, Гладея, Аввареуша, Храпуша, Пухлея, Желтея, Анея, Немея, Глухея, каркуша и прочие, и прочие и прочие...

В заговорах их, кстати, может быть семь, десять, двенадцать, сорок или семьдесят семь. Особо рисковые лихоманки ходят по одной, если чувствуют в себе достаточно сил завалить объект без помощи сестриц.

Помнился мне когда-то изумительно ритмичный и красивый заговор от лихорадок, но сейчас вспоминаются только кусочки... Помню, что по тексту лихорадок надо было Алатырем придавить... Допускаю, что к завтрашнему дню вспомню, тогда и опубликуем...

---

Так много сегодня было мыслей и так много хотелось записать, но... Но напало сонное состояние (Сколько можно повторять, Шелл, ночью спать надо, а не заоконьем любоваться и не книжки читать).

Кофе не помогает, прикорнуть негде.

Хотя недавно пробегала мимо окна - там даже солнышко есть, хоть и мутное из-за облаков, и совершенно непонятно, что мне так засыпается.

И рисовать не получается - постоянно кто-то мимо бегает и работу подносит, подносит...

Середина рабочей недели...

---

Какой же красивый сборник "Снежная маска" Блока...

Весь ажурно-неповторимый, как морозный узор на стекле, как полотно, сотканное из снежных нитей и холодного зимнего солнца, роскошно-искристый, как только что выпавший снег, звенящий, как пригоршня тонких льдинок, хрупкий - не касайтесь же теплыми пальцами, не надо ваших грубых губ и тяжкого дыханья, - эта прелесть куда тоньше.

И каждое стихотворение из "венка" - так же неповторимо и отточенно, как снежинка, которую можно ненадолго поймать на перчатку, на короткий миг перед исчезновением и следующим рождением - из той же субстанции, но в совсем иной форме.

Наверное, это просто последняя дань уходящей (все же уходящей) Зиме. Которую я не сильно люблю, но, по крайней мере, предпочитаю удушливому московскому лету.

Наверное, это дань холоду, который тихо оплетает душу серебром поверх золота.

И еще что-нибудь... к примеру - простое восхищение безусловной красотой.



И снежные брызги влача за собой,

Мы летим в миллионы бездн...

Ты смотришь всё той же пленной душой

В купол всё тот же - звездный...

---

В настроение пришлось...

Когда я создавал героя,

Кремень дробя, пласты деля,

Какого вечного покоя

Была исполнена земля!

Но в зацветающей лазури

Уже боролись свет и тьма,

Уже металась в синей буре

Одежды яркая кайма...

Щит ослепительно сверкучий

Сиял в разрыве синих туч,

И светлый меч, пронзая тучи,

Разил, как неуклонный луч...

Еще не явлен лик чудесный,

Но я провижу лик - зарю,

И в очи молнии небесной

С чудесным трепетом смотрю!

А.Б.

---

Утром сразу же чувствуется этот запах, долетающий из-за окна - запах падающего снега. Зима опять потянула за свой конец каната, Весна споткнулась и полетела вверх тормашками, а мы вновь стали счастливыми обладателями снежного пейзажа за окном.

И тихое, под стать падению снега, настроение, какое бывает на изломе осени и зимы, когда замираешь, очарованный облачением города в белые покровы.

---

Как обухом по голове...

С легким ошалением разглядываю гм... новое оформление...

Это навеки, или как?



P.s.: Очень хотелось написать что-нибудь красивое - а тут на тебе...

---

Сложнейший, вечно мучающий Шеллу вопрос: куда бы податься нынче вечером? Что-то у меня сегодня с идеями совсем не густо...

---

Еще о кельтах...

Очень понравился кельтский вариант валькирий - женские божества битвы: Фи (злобная), Нимэйн (ядовитая), Бадб (неистовая), Маха (битва) и, разумеется, Морригу (великая королева) - верховная богиня войны, прочие были чем-то вроде милых фрейлин.

Чудные женщины.

Идея картинки уже родилась, теперь главное выкроить лоскут времени и воплотить.



Над головой его вопила,

Подскакивала и металась ведьма,

Паря над копьями и над щитами;

О, то была седая Морригу



Из посвящения битве при Маг Рат

---

И посвятим это попытке Бранда завтра дуба дать...



Когда из темной бездны жизни

Мой гордый дух летел, прозрев,

Звучал на похоронной тризне

Печально-сладостный напев.



И в звуках этого напева,

На мраморный склоняясь гроб,

Лобзали горестные девы

Мои уста и бледный лоб.



И я из светлого эфира,

Припомнив радости свои,

Опять вернулся в грани мира

На зов тоскующей любви.



И я раскинулся цветами,

Прозрачным блеском звонких струй,

Чтоб ароматными устами

Земным вернуть их поцелуй.



Н.Г.

---

С каждым глубокомысленным произнесением, с каждым разом, с каждым вдохновенным блеском чужих глаз все больше и больше не люблю слово:

"МАКТУБ"

В ломке рамок предопределенности куда больше прелести.

---

Кстати, после приведенной ниже фразы про "пробу огнем" и после триумфального окончания чтения Апдайка посетила мысль: сколько же могут разрушить и сломать, по скольким трупам пройтись, сколько сумасшедших поступков и дел совершить случайно встретившиеся двое, внезапно понявшие, что они являются половинками одного целого и вышедшие на свой собственный путь?

---

Сегодня всю ночь было приоткрыто окно... До сих пор ощущение, что не могу согреться.

Холод от кончиков пальцев ползет вверх по рукам, тонкими змейками, струйками воды, которая научилась обходить закон тяготения, морозит и тело и настроение.

Опять подкравшаяся незаметно и напавшая весенняя депрессия - опять не отбилась. Ах да, сегодня же первое апреля... тогда сегодняшнее состояние не оригинально, оно посещает меня каждый год. С детства не люблю Fools Day. У моих бабушек были на редкость дурацкие шутки.

Фотоаппарат изображает мертвый груз - за последние два дня ни на чем не остановился взгляд. Телефон тоже по большей части помалкивает, видимо, уважая мое право на тишину.

Первого апреля почему-то часто пишутся какие-то миниатюры, записки, ноэли - сколько раз натыкалась на листочки, датированные 01.IV.<...>. Вот это, например, тоже первоапрельское:

"Страсть, если ее поджечь, горит как магний - быстро, ярко и нежарко. Если поджечь любовь, причем любовь первого сорта, она будет гореть долго, мягким светом, похожим на свет ночника в спальне, озаряя мир и согревая всех, кто подойдет достаточно близко. Могу предложить всем влюбленным проверять свои чувства огнем - отщипнул кусочек, поджег и все понял. Но сколько пар пройдут этот тест?"

---

В золотой потаенной комнате-шкатулке горит сегодня от силы половина свечей и ламп. В полумраке, уставившись в одну точку, сидит на подушках Лия, автоматически перебирая гитарные струны тонкими пальцами и тонкие, болезненные звуки распарывают окружающую тишину. Сегодня у нее нет настроения танцевать или звонить в хрустальные колокольцы.

Очень грустно, когда с утра застаешь собственную суть в депрессии.

---

Холодом вечернего воздуха, нежностью дыхания ветра, легкими прикосновениями образов, стройностью форм и пестрым светом огней будет лечить город мою больную душу, будет манить и отталкивать, целовать запахами и хлестать наотмашь картинами, поить допьяна весной, расплесканной по улицам и очаровывать текучей лавой машинных потоков, слитным ходом часов, чугунными болванами памятников, неожиданностью площадей после тонких изгибчатых улиц, будет шелестеть ветками деревьев и дамскими юбками, звать и прогонять музыкой...

Доброго вечера, моя дорога домой :-) Я скоро :-))

---

Вспомнилось...

Солнце катится, кудри мои золотя,

Я срываю цветы, с ветерком говорю.

Почему же не счастлив я, словно дитя,

Почему не спокоен, подобно царю?



На испытанном луке дрожит тетива,

И все шепчет, и шепчет сверкающий меч.

Он, безумный, еще не забыл острова,

Голубые моря нескончаемых сеч.



Для кого же теперь вы готовите смерть,

Сильный меч и далеко-стреляющий лук?

Иль не знаете вы: завоевана твердь,

К нам склонилась земля, как союзник и друг;



Все моря целовали мои корабли,

Мы почтили сраженьями все берега.

Неужели за гранью широкой земли

И за гранью небес вы узнали врага?



Н.Г.

---

На работе сумасшедший дом в сочетании с запаркой... Нужно работать, причем делать это быстро, собранно и интенсивно... А я засыпаю, засыпаю еще с утра... Все же нотации той Шеллы, которая ночью предпочла бы спать были правильными.

Никакой кофе не помогает, даже моей личной убойной крепости

---

Все-таки сон...

Есть странная категория снов, которые кажутся реальностью. Когда закрываешь глаза в одном мире, а потом совершаешь бросок – и открываешь их в совсем другом месте, под другими звездами.

Резко распахнуть глаза…



Сумерки. Глубокие, но не сиреневые и не сизые, - скорее серые. Вдыхая незнакомые запахи поднимаю голову – тонкий полог быстро летящих облаков закрывает ночное светило, скудно дарящее светом окрестности. Этот свет, казалось бы, не падает на землю, а висит вокруг этого бесталанного подобия луны. Под ногами булыжник, старая полуразбитая улица, чахлые упертые былинки пробиваются между камнями. Одежда функциональна, а не красива – чтобы бегать, лазать, прыгать. Дайм где-то позади слева, мне не нужно искать его глазами, чтобы знать, где он находится, существует какая-то связь, какое-то чувствование, позволяющее нам находить друг-друга.

Улочка узкая, застроенная средневекового толка домиками из желтого песчаника. Здешние здания примитивнее и проще, чем в центре Города – там сплошное витийство, башенки, стрельчатые окошни. А то, что здесь – жилые новостройки, здешний «спальный район».

Люди идут навстречу. Одежда простая, на грани бедности, но я не особо вглядываюсь. Мы вообще редко смотрим на людей. Уже много поколений мы живем в разных мирах под одними и теми же звездами, ступаем по одной земле, но не можем считаться одним народом. Нас боятся – наверное, всегда боишься того, что сильнее, приспособляемее, способнее. Наверное, нас со временем постигнет та же участь, когда наши дети оставят нас невероятно далеко позади. Но сейчас есть то, что есть. Нас боятся, но не трогают – кому хочется связаться с колдуном?

Тем более, что между Городом и Цитаделью уже много десятилетий нейтралитет.

Когда-то нас не называли колдунами, было научное название для положительной мутации… но даже мы храним лишь отголоски этих знаний, слишком много прошло времени.

Рождается осознание, что мы должны попасть в Цитадель – оплот нашей части мира. Ощущение надвигающегося зла подстегивает нас, заставляет двигаться быстрее и держаться ближе друг к другу. Темно-желтые глаза с овальными зрачками, впалые щеки, губы четкого очерка с чуть более пухлой нижней…Дайм.. Я смотрю на него только секунду.

Воспоминания наплывают на меня урывками. Один из таких «клочков» – внезапное понимание, что этой ночью мир будет нарушен, ибо на Совете было решено приоткрыть дверь в межмирье, чтобы уничтожить Город. Дайм останавливается рядом, касаясь плечом, я чувствую его беспокойство, слышу голос: «Надо торопиться», и мы срываемся с места, как спугнутые звери, несемся через Город рука об руку, я чувствую пальцы Дайма на своих, и, несмотря на это ободряющее прикосновение, я нервничаю все больше, - это уже на грани страха, но пока контролируется.

Внезапно нам преграждает дорогу кучка людей с факелами и каким-то дрекольем в руках. Я чувствую движение воздуха и понимаю, что Дайм перевоплощается в Дрома – свою боевую ипостась. Пытаюсь отогнать чернь снопами искр, которые слетают с моих пальцев, но их гонит страх, за их спинами Цитадель. Понимая, что рискуем потерять слишком много времени, мы становимся волками. Первое, что обрушивается – шквал запахов и звуков; земля приближается, меняется спектр зрения. Дальше… Кровь, которой могло бы быть меньше. Не хочу – сон слишком реалистичен. Достаточно сказать, что путь себе мы фактически прогрызаем.

И времени все меньше. Я возвращаюсь в человеческий облик, звериный для меня слишком сложен. Люди бегут навстречу, уже не обращая на нас внимания. Женщины, подхватив юбки, бегут с мужчинами и их отталкивают, чтобы не путались под ногами. Запомнилось, как в грязь толкают молоденькую светло-рыжую девочку в сером платье и плаще – она протягивает руки к своему мужчине, но тот бьет ее наотмашь и устремляется прочь. Картинка, врезавшаяся в память.

Я дохожу до поворота и смотрю в аллею, которая отделяет меня от Цитадели, и от увиденного действительно встают дыбом волосы. Сотни тварей межмирья, перешедших границу, бывшие мертвыми и еще не бывшие, шествуют к Городу. Я слышу рычание Дрома, мы не понимаем сначала, что делать, потом бежим с людьми, чтобы сделать крюк и обойти аллею. Ощущение бега, бегства, преследования достигает пика, когда я вдруг слышу посторонний звук. Глубокое звучание гонга рождается, казалось бы, где-то внутри, и, выходя за пределы тела, начинает звучать, чтобы неспешно затихнуть… И начинают закрываться ворота в Цитадель, отделяя нас от жизни, оставляя на мертвой стороне. Тот рывок, который мы делаем, сложно передать словами – но я чувствовала этот надрыв, выжимание из себя последних капель сил, чтобы в каком-то сумасшедшем прыжке, изрядно ободрав плечо, упасть на плиты внутреннего двора Цитадели.

Поднявшись, я судорожно оглядываюсь, и понимаю, что вокруг тишина и одиночество – я больше не слышу Дрома. Это внезапное одиночество – как вырванная внезапно с кровью часть души, и сквозь слезы я кричу, не слыша своего крика, зову по имени… Тогда звучит второй гонг. Кажется, под звук второго гонга я прокляла Город.

На третьем ударе, когда надежда уже исчезает, что-то сбивает меня с ног, обжигая болью правое плечо. Ощерившийся черный волк прижимает меня к земле и горячая слюна капает на щеки и шею. Дром пришел на мой зов, но слишком вжился в волчью шкуру, он уже не понимает слов.

Я не помню, как он вернулся в сознание, но это произошло.

После этого меня вынесло из сна в каком-то сиянии.