Выходные оказались чудесно пестрыми и приятными, как пригоршня гладких прохладных кусочков смальты, которые вполне можно сложить в некий узор, а можно просто пересыпать из ладони в ладонь, получая удовольствие от фактуры и цвета.
В выходные был треугольник глаз и голосов, шесть ладоней, скользящих во время разговора в воздухе, иллюстрируя произносимые слова.
В выходные был полуночный лес, тихий и темный, еще в снегу, расчерченном угольными длинными тенями, где-то просыпающийся, где-то еще дремлющий, был человек навстречу и тихие плотоядные голоса: "Человече... Живой человече..."
Были свечи и мартини, изменчивый взгляд, жесткость и нежность, Green Tea, длинный More и шоколадные пряди волос напротив.
Трезвонящие телефоны, попискивающая аська, фотографии сейдов и еще фотографии сейдов, рассеченный палец и капли крови на рунах, "умеешь окрасить", хотя до окрашивания еще далеко, сотни слов, вспышка ярости, в которой внезапно издохли дареные цветы.
Ресторанчик в Измайлово, подаривший на комический диалог: "Ром с колой" -- "А рома нет..." -- "А жульен?" -- "И жульена нет... И пива, кстати, тоже нет..." -- "Ну хоть мартини есть" -- "Пока да..." - "А еще хотелось бы жареного сыру..." -- "Вы знаете, жареный сыр есть, но он плохой... закажите что-нибудь другое"
Были ночные прогулки по освещенным фонарями улицам под прозрачным и засыпанным звездами небом, по обледеневшей асфальтовой глади, прогулка, временами смахивающая на полосу препятствий - ибо весенние лужи глубоки и холодны, а закоченевшие остатки снега этого года так и норовят попасться под ноги.
Роскошное утро в арбатской Шоколаднице (впрочем, почему утро - между часом и двумя пополудни), вытянувшись в кресле за любимым столиком и покачивая на ладони теплый бокал-тюльпан, наполненный смесью коньяка, горячего шоколада, миндального сиропа и мороженого.
Почти оттаявший город, цветы у памятников поэтам и писателям, появившиеся в день выборов, - видимо, глубоко сидит в человеке первобытное желание задабривать идолов по праздничным дням.
Цветовой сумбур Сильверса, разные языки, разные голоса, табачный дым смешивается с запахом духов, щелчки фотоаппарата, футболка про Гиннесс и Сент Патрик, Рыжий, который вовсе и не рыжий...
Весна с палитрой и кистями осторожно и с оглядкой скользит по просыпающемуся городу, добавляя красок то здесь, то там. Берлинскую лазурь - небесам; охры, бирюзы, кармина и серого - домам; цинковых белил - в облака, газовой сажи - асфальту, а целый флакон дымки просто расплескать вокруг, вдоль улиц, над крышами, против окон.
Солнце по утрам настырно карабкается вверх, солнечные лучи и солнечные зайчики совершенно распустились и ведут себя безобразно, носятся как угорелые и рисуют причудливые узоры из солнечных пятен.
Мне снятся по-весеннему путанные сны, прозрачные и яркие, пахнущие пыльцой и моими духами.
Сны, к которых я брожу по Киеву и по другим городам, таким же светлым.
Сны, в которых я покупаю керамические расписные хитрые солнышки и улыбчивые месяцы.
Сны, в которых можно бродить по чужим лабиринтам, пустым, безжизненным, но уютным.
Сны в которых мне встречаются Эндь, Соль, Элри, БенеВики и прочие знакомые и незнакомые личности. Недавно встретила Габриэля Вегу, - и удивилась так, что чуть не проснулась. Очень уж это было неожиданно...
Сбежав с работы пораньше, бродила по залитому солнцем Арбату, с сорочьим любопытством разглядывая россыпи янтаря и серебра, улыбаясь арбатской пестряди одежд и лиц, пронзительно чистому небу, выхоленным и запущенным домам по обеим сторонам улицы, маленьким кукольным венецианским маскам, картинам - талантливым и бездарным.
Город, золотистый и прозрачный, как капли меда в сотах.
Прозрачный, как кристалл берилла, который я так любила крутить между пальцами, подставляя его грани солнечным лучам.
Город, укутанный в голубоватую прозрачную дымку, в шелест ветра, в разноголосый человеческий гомон, в колокольный звон.
Вкрадчивый и тихий, старый и сильный, легкий и нежный город водил меня по своим улицам, а я, поднимаясь и спускаясь то по асфальтовым, то по брусчатым мостовым, дышала им, и солнечным светом, и ветром с реки и весной, которая уже растаяла и пролилась, тоже не устояв перед его очарованием.
Я, как оказалось, безнадежно влюблена в самый воздух, в омелу на дубах, в старые домики с ажурными балкончиками, в другие домики, с лепниной, в домики из старого камня и оштукатуренные, в башенки и флюгеры, в деревянные домики-малютки, в упитанных кариатид, смешных грифонов и львов, в изгибающиеся улицы, в Андреевский и Подол, в золоченые и синезвездные купола, в лесенки и спуски.
Несколько дней кряду я просыпалась от солнца в окно, и весь день можно было бродить по центру, запрокидывая лицо к пронзительно-синему, глубокому небу, подставляя лицо и ладони ласке солнечных лучей, щекой прижимаясь к летящему ветру, а устав, забираться в какую-нибудь кофейню, попросить черного кофе и рюмку Вана Таллинн, и глотать этот горький и сладкий яд, понимая его несостоятельность перед тем ядом, каким пропитал меня город...
В Питере кружились по центру, виток за витком, как в причудливом городском вальсе. С самого начала - долгая пустынная Лиговка, канал Грибоедова, Спас на Крови, игрушечка, по которой я успела невероятно соскучиться, восхитительное кружево решетки Михайловского сада, - и обратно, к Невскому, своеобразной оси нашей прогулки, по Конюшенной, пустой и уютной в столь ранний час.
Еще время, утекающее вместе с глотками сдобренного пряностями кофе, еще подхвативший нас поток ветра на Невском, забранная в лед Мойка-змея, охваченная камнем набережных и полукольцами мостов. Гороховая, помнящаяся с детства, как место, где располагался дворец Анны и Григория Чернышевых.
Адмиралтейство и Дворцовая, откуда нас изгнал невесть откуда взявшийся ледяной ветер, и мы снова свернули на Невский, чего, похоже, ветер и добивался, ибо он мгновенно притих и начал крутиться под ногами и ластиться к рукам.
Садовая и Банковский переулок, узкий и грязный, любимый мост с грифонами и потом - маленький кабачок возле моста, зал-грот, ракушки и рыбы, синеватое приглушенное освещение и стол - пиратский сундук, доверху наполненный монетками, бусами и прочей невероятной роскошью, вкус белого рома и солоноватый привкус крови... и закончен еще один виток, и нас опять уносит к Невскому...
На Лиговке случайно нашелся магазинчик со всякого рода эзотерической мелочью и мишурой, от гадальных шаров до ароматических палочек, а после, чуточку попетляв, мы пришли к пяти углам, и на некоторое время остались в Шестом (странный и стильный клуб. Несколько разноуровневых зон, все совершенно разные, объединяет только присутствие дерева в оформлении; нет одинаковых столов, нет одинаковых стульев, почему-то - атмосфера старого дачного дома, в котором, как это часто бывает, собрана старая мебель разной степени потрепанности, уже не нужная в городе. В меню одновременно доканал и подкупил компот из сухофруктов.)
И еще бродили и дышали городом, без особой цели, глядя на облупленные стены домов столицы-временщика, на хмурое небо, которое не добавляло привлекательности картине.
Доподлинно выяснили, что мой ненаглядный "Хендрикс" на Литейном еще работает, и что ничего там не изменилось - все те же кирпичные стены и своды, все тот же психоделически-яркий портрет и старые неработающие часы, картинки и обложки виниловых пластинок, маленькая сцена и ворох старой рухляди возле окна, и грубые деревянные столы, и точно так же, как раньше, кружится дым моих сигарет в столбиках оранжевого света...
Дальше уже были сумерки, и город высветился огнями, а воздух стал холоднее и острее, чем днем.
Под самый конец, уже перед тем, как ехать на вокзал, мы попали в Liverpool на ежевечерний концерт, и окончательно исчезли в волне музыки...
Весенний мартовский снег... плотным белым облаком, пухом из подушек и перин фрау Холле, ежегодные баталии Весны и Зимы сейчас в самом разгаре, и ни одна из дам пока не хочет сдаваться.
Снег рождает ощущение тишины, особого покоя внутри защищенных от непогоды домов, умиротворенности, когда, обернув плечи шарфом, смотришь из ярко освещенной комнаты на холодных белых мух, летящих к земле.
Вчера - странный вечер. Моя нежно любимая "Марго" предоставила кров и мартини, там все так же, почти ничего не изменилось, все те же книги на стеллажах, множество безделушек и кукол, негритята-музыканты над барной стойкой, фарфоровые девочки и колокольчики, и все те же красные тканевые абажуры, та же старенькая "Лирика" и темные столики с вырезанными буквами М или W - это кому как больше нравится.
Две скрипки и фоно. И музыка... классика, попурри из романсов, эффектно перетекающих друг в друга, ария Магдалины и ария Ирода, регтаймы.
А потом - неспешная прогулка по Ермолаевскому и Спиридоновке, под лунным светом, с трудом пробивающимся сквозь пелену облаков.
Нашлось странное местечко - что-то вроде скверика, окруженного шестью елями, растущими почти по кругу... странные ощущения.
В моем городе со вчерашнего дня - туман. Плотная белесая призрачная пелена, сквозь которую было так приятно идти в предночной, неполной темноте, жадно хватая сырую холодную ласку: поглаживания по щекам, ледяные поцелуи, прикосновения к пальцам... А ветер отводил мне пряди волос от лица и перебирал кисти моего шарфа, то откидывая его в сторону, то закидывая на плечо.
Дышала туманом, дышала весенним игривым ветром, пропитываясь сыростью, разбавленной фонарным светом... Любимая погода, я воспользовалась бы малейшей возможностью, чтобы постоянно жить в местечке, где всегда туман и моросящий дождь...
Очень уж хорошо встретились. Без истерик и восторгов, тихо и нежно.
Меня приветствовали разбавленной темнотой раннего утра и накаляющимся рассветом, силуэтами домов и сквозными коридорами улиц, мелким снегом и светящимися кое-где окошками.
Если приезжать сюда в такую рань, то обязательно встанет вопрос получения чашки приличного кофе. В этот раз повезло, кофейня на Невском, милосердно открывающаяся с семи утра, предоставила страждущей возможность вкусить божественного отвара кофейных зерен.
Бежевый, кофейный, терракотовый, темно-оранжевый фон и псевдопервобытные росписи по стенам, этнические мотивы… угловой столик, дымящаяся сигарета и утро. И, лениво поглядывая по сторонам из-под полуопущенных ресниц, медленными глотками можно пить кофе с корицей и следить за тем, как сигарета, брошенная без присмотра в пепельнице, становится столбиком пепла и облачком дыма.
Рисунки на стенах замечательные: примитивные человечки, но с великолепно ухваченным движением. Охота и рыбная ловля, оленерогий шаман, звери и птицы, женщина с солнечным бубном и многорукий всадник, человечек, плывущий в лодке над косяком рыб, охотничий танец с копьями возле огня.
Сначала в зале было пусто, потом – очень скоро – стали приходить другие люди. Напротив села девушка, достала из сумки пачку сигарет и тонкую брошюрку. Темно-рыжие коротко стриженные волосы, открытый взгляд желто-зеленых глаз, чуть капризный очерк губ – мой любимый типаж. Один за другим пришли два молодых человека и сели за разные столики у окна. Оба с гладко зачесанными и собранными в «хвосты» волосами, с узкими скуластыми лицами, даже костная лепка похожа, кареглазые, оба с книжками и в наушниках, оба с чашечками эспрессо. Средних лет мужчина в черном пальто спрятался вместе с чашкой кофе за развернутого «Коммерсанта»; другой, лет пятидесяти, довольно грузный, облаченный в теплый свитер с норвежским рисунком, оказывается, ждал даму – такую же как он округлую и чистенькую.
Еще одна барышня с пробором зигзагом в светло-рыжих волосах попеременно поглядывала то в книгу, то дисплей мобильного, а в соседнем зале встречалась стайка офисных дам.
А потом все же пришлось встать и, сделав последний глоток кофе и накинув пальто, снова выходить на Невский, уже под дневной свет, щедро изливающийся с неба.
По возможности, щурясь, смотреть на солнечные блики в стеклах домов, по прикосновению к жесткой шкуре золотокрылых грифонов, по ветру со всех сторон на Пяти углах, по бесцельному движению между линий домов, пропуская между пальцев табачный дым, по уютному подвальчику на Литейном и второму, не менее уютному, на Маяковке.
По строгим линиям улиц и шпилям, по решеткам и львам, фонарям и прочему, прочему, прочему...
А там еще зима. Реки во льду. Ветер холодный и резкий и иногда падает снег. Сердитые дворники посыпают улицы какой-то невероятно злобной и въедливой солью. А кофейни (не говоря уже о прочих местах) открываются очень поздно, почти не оставляя шансов получить вожделенную чашку с раннего утра, но одно благословенное место все же нашлось, и мне выдали утренний капуччино и пепельницу.
И почему только все эти странные-замечательные магазинчики всегда так хорошо запрятаны или (как в этом случае) у упор не видятся?
Итак, по запаху. Кто-то входил или выходил, и открыл дверь, и оттуда донесся запах ароматических палочек, и тихий разноголосый звон поющего ветра, и еще что-то, трудноуловимое, но оттого не менее притягательное.
Кристаллы, камни, амулеты, ловушки для дурных снов, поющий ветер, невероятное количество книг по теме и без темы, побрякушки, фигурки, кольца и серьги, ваджра-колокольчики, свечи и всякие запахи, карты, руны, гадальные палочки, шары для медитаций и лампы, и прочее, прочее, прочее...
Очень интересная Луна (его же, одна из) - силуэт города в сумерках, две башни-небоскреба, между ними лунный диск.
Любопытная колода (впрочем не колода, только пять карт), где каждая карта - гравюра (стиль - конец XIX в.). Чудесный Император.
Вторая любопытная: На картах пером от руки вокруг небольших рисунков (цветной карандаш по акварели) написаны значения - классические, по Райдеру-Уайту, карты искусственно состарены, приятно.
Но одна колода впечатлила.
Автор - Мария Константинова.
На светлом фоне - песчаном, с небольшой примесью оливково зеленого, тушью нанесенные картинки в стиле Бердслея. Но лица - критские, профили, общая стилистика, прически отсылают к росписям Кносского дворца; специфические хитроватые профили, пойманное движение, пластика образов...
Не поняла только, почему на одних картах свастика была завернута посолонь, на других противусолонь, со значениями карт это не соотносилось.
Великолепные Сила, Маг, Жрица, Умеренность, Смерть, Первосвященник, Звезда. Очень понравились Колесница и Колесо Фортуны.